ПРОЯСНЯЮЩИМ ИСТИНЫ ПЛАМЕНЕМ В НАШУ МОЛОДОСТЬ ФРОНТ ВХОДИЛ
Автор: МАЛЫШКО Анна,  ученица 10 класса МОУ СОШ №65 г. Пензы
Руководитель: АЛФЕРТЬЕВА Татьяна Яковлевна, председатель Пензенского общества «Мемориал»
Пенза, 2007

Вот мы и взяли Старую Руссу.
Танцы,
танцы - в Речных Котцах!
Девки застенчивые, русые
виснут на грязных от боя бойцах.

Все "падэспань" выдаем и "коробочку"
кружатся,
кружатся  головы в дым!

А ведь могли помереть,
не попробовавши
                              счастья –
себя ощутить молодым!?

В нашей школьной библиотеке мне случайно попалась скромная книжка стихов поэта, которого я не знала. Я открыла ее наугад и прочла начало стихотворения. Оно было странным. Понятно, что оно о войне, но как-то непривычно, не трагически, не героически и не торжественно написал поэт о военной жизни. Написал так, как мы могли бы написать о своей школьной жизни, о походе, об уборке территории школы, о дискотеке (правда, танцы мы назвали бы другие).
Я не могу сказать, что часто читаю стихи (кроме тех, которые проходим по литературе), но эту книжку взяла в библиотеке, пришла домой, удобно устроилась в кресле и стала читать дальше. И крепло ощущение, что слышу рассказ живого человека, его голос, а не читаю  литературное произведение. Вот он рассказывает о дороге на фронт:

Сто одиннадцать отличников
подготовки боевой –
треугольники в петличках,
полдороги за спиной,
В трех теплушках
еле-еле
вез нас поезд,
как телят.
И ворчал на нас с похмелья
сивый-сивый лейтенант.

Сто одиннадцать сержантов
восемнадцати годов
в карты радостно сражались,
в печь подбрасывали дров.
Шел январь сорок второго:
поезд плелся на Валдай,
сто одиннадцать здоровых
лбов
тащил он на алтарь.

Мы еще по старой форме –
в шлемах дедовских времен,
мерзли, полпути не кормлены,
аппетит уняв ремнем.
Стены индевели синим.
Подгорали сапоги...

Я перестала читать и задумалась: сержанты Красной Армии, которые ехали на фронт защищать свою страну от фашистов, вели себя как школьники или студенты, направляющиеся в трудовой лагерь: играли в карты, да еще радостно!..
Было совершенно удивительно, непривычно - не так обычно ветераны рассказывают о своем участии в войне. И мне очень захотелось узнать об этом поэте и как о человеке, и как о фронтовике. Мне показалось, что его фронтовой опыт был каким-нибудь нестандартным.
Мои поиски увенчались успехом. В Пензенском Союзе писателей мне дали адрес семьи писателя. Так у меня появилась возможность увидеть фронтовые фотографии Якова Танина, прочитать его письма с фронта, сборники стихов, изданные при жизни поэта, и неизданную автобиографическую повесть «Молвотицкая академия», одна глава которой была напечатана в журнале «Урал». Оказывается, этот поэт жил в Пензе, состоял в Пензенском отделении Союза писателей, а еще работал рентгенологом. Его знают и помнят многие люди в нашем городе и как поэта, и как врача. В Государственном архиве Пензенской области хранится много интересных материалов в фонде Пензенского отделения Союза писателей СССР (фонд р-2471). Таким образом, я смогла собрать обширный материал о жизни этого интереснейшего человека. Но это слишком большой материал для одной исследовательской работы. Я решила остановиться только на том периоде биографии Якова Танина, когда в его жизнь вошла война, сразу заставив повзрослеть и почувствовать ответственность за свою судьбу, судьбу окружающих и даже за судьбу страны.
Яков Танин – это литературный псевдоним Якова Гавриловича Гельбсмана, который считался в Пензе хорошим врачом-диагностом. Он любил свою специальность рентгенолога за её непохожесть на многие другие медицинские специальности, за то, что у него была возможность заглянуть внутрь организма больного человека и по смутным теням на снимке (или при рентгеноскопии) определить, чем человек болен.
Больные шли к нему охотно и доверяли его диагностике. Они видели в нем профессионала своего дела. Начальство же недолюбливало опытного и немолодого врача, не прощало ему полное отсутствие ощущения дистанции между рядовым врачом и администрацией больницы, вышестоящими чиновниками. Скромный и неамбициозный, он был тверд в отстаивании своей позиции, своей точки зрения даже тогда, когда она была явно неудобной начальству. Он многим казался странным и простоватым из-за присущего ему равнодушия к деньгам и карьере, а Яков Гаврилович любил цитировать Бориса Слуцкого:

«Мелкие пожизненные хлопоты
По добыче славы и деньжат
К жизненному опыту
Не принадлежат».

Но никто из окружавших его в Пензе людей не представлял его в военной форме, на фронте. В общем-то, это понятно, потому что он о войне говорить не любил и не рассказывал, как это делают обычно ветераны. А фронт имел в его жизни большое значение.

САРАТОВСКАЯ ШКОЛА
АРТИЛЛЕРИЙСКОЙ ИНСТРУМЕНТАЛЬНОЙ РАЗВЕДКИ

День 22 июля 1941-го года - через четыре дня после выпускного вечера в школе - Яков провел на реке Урал, в прекрасной роще напротив высокого спуска к реке от бульвара, увенчанного памятником Валерию Чкалову. Ближе к вечеру Яков пошел на танцы. Его удивило, что и бульвар, и центральная улица Оренбурга (Максима Горького) были необычайно пустынны для этого прекрасного воскресного дня. Когда он появился на танцплощадке, его знакомые что-то взволнованно обсуждали. Яков подошел к ним и услышал слово «война». Друзья сразу решили на другой день с утра идти в военкомат и требовать, чтобы их взяли добровольцами на фронт. Но утром они столкнулись с тем, что перед военкоматом стояла огромная толпа мужчин, которые, так же как и Яков с друзьями, хотели немедленно встать на защиту Отечества. Не так быстро, как ему хотелось, Яков был записан в ряды Красной Армии. В военном билете Якова Гавриловича записано: «Прохождение службы в Вооруженных Силах Союза ССР с 13.7.1941 г. по 4. 1947».

      Военная жизнь для Якова началось, когда он и ещё шесть оренбургских парней были отобраны для обучения в Саратовской школе артиллерийской инструментальной разведки – школе АИР.  Июль был пыльный и жаркий, в полупустом офицерском вагоне, новобранцы доехали до Куйбышева. В вагоне , стреляли в потолок гулкие кумысные пробки, пелись лихие, еще довоенные песни – «Если завтра -  война, если завтра – в поход…» В Куйбышев прибывали и уходили в неизвестность формирования. А оренбургские новобранцы с боем раздобыли билеты до Саратова на перегруженный, просевший ниже ватерлинии теплоход «Карл Либкнехт». Когда теплоход отчалил от дебаркадера и развернулся вниз по течению, надвигался вечер. Яков вспоминал, «как он сидел всю ночь на палубе, на бухте каната, как рисовалось ему в героических красках будущее, как входило в его кровь ощущение необъятности родины, могучести ее рек, готовности людей ко всему самому тяжкому и нестерпимому, веры в то, что все на свете переможется, небо останется небом, Волга будет течь по-прежнему, а ему, Якову, и друзьям его предназначено все отдать, даже жизни свои, если потребуется, ради вечного существования неба, Волги, родины.
А потом был Саратов и летние лагеря в Разбойщине, где самарские, саратовские и оренбурские мальчишки не столько грызли гранит военной науки, сколько занимались строевой подготовкой – бессмысленной муштрой до одури, до остолбенения. Яков видел во всем этом прямую необходимость, «он должен был стать настоящим солдатом во что бы то ни стало, он должен был подготовиться к встрече с врагом».
Но осенью, когда вернулись на зимние квартиры, вдруг выяснилось, что их «муштровали» для ноябрьского парада, а это было напрасно, так как парад в 1941 году в Саратове отменили.
Только после этого начались настоящие занятия – с утра до вечера, с краткими перекурами, с регулярными полевыми учениями, а иногда всю школу АИР снимали с занятий, и все они «шлепали по грязи» копать противотанковые рвы.
Какую же военную специальность получали будущие бойцы в саратовской школе артиллерийской инструментальной разведки, где их обучали в таком напряженном режиме?  Что это, вообще такое – артиллерийская разведка, инструментальная разведка?

Следуя энциклопедии:
ВОЕННАЯ РАЗВЕДКА, комплекс мероприятий по получению и обработке данных о действующем или вероятном противнике, его военных ресурсах, боевых возможностях и уязвимости, а также о театре военных действий. Современная военная разведка делится на тактическую, или оперативную, стратегическую разведку и контрразведку.
Причем, именно
Тактическая разведка обеспечивает боевые действия войск в тактическом звене, т.е. в пределах соединений, частей и подразделений, находящихся в соприкосновении с противником. Она выявляет данные о боевых возможностях противника (включая его планы), его уязвимости и районе боевых действий (включая условия местности и погоды), что облегчает принятие командиром и его штабом оптимальных решений по планированию и проведению боевых действий.
Обычно разведывательные сведения добываются опросом местных жителей, допросом пленных и перебежчиков, перехватом информации, передаваемой радиоэлектронными средствами, изучением захваченных у противника документов, техники и вооружения, радиолокационной, наземной, воздушной разведкой и аэрофоторазведкой.
Тактическая разведка обычно проводится в сложных условиях боевой обстановки, время для тщательного анализа добытых ею сведений ограничено, а сведения такого рода быстро устаревают. Поэтому неточные или недостоверные сведения могут привести к большим потерям, а то и к поражению воспользовавшихся ими войск.

Естественно, что армии наряду с пехотой и танкистами,  летчиками и связистами,  артиллеристами и т. д. всегда нужна и разведка. А разведка – понятие неоднозначное, разведка бывает разная.

АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ РАЗВЕДКА (АИР)—составная часть артиллерийской разведки противника, проводимая с помощью специальных разведывательных приборов (аппаратов). В зависимости от применяемой техники АИР подразделяется на оптическую (электронно-оптическую), звуковую, радиотехническую и наземную фотографическую. Основными задачами АИР являются: определение координат наблюдаемых и ненаблюдаемых целей, обеспечение стрельбы ракет и артиллерии, а также привязка огневых позиций и наблюдательных пунктов.
.
Видимо, для Якова такой выбор судьбы или военкомата, определивших для него именно эту военную специальность, был странным, потому что он писал:

Война придумывала
странные профессии,
ибо изобретательность войны
росла в геометрической прогрессии
к тревогам, посещавшим наши сны.

Артиллерийская разведка требует умения вычислить координаты разведываемых целей, причем ясно без слов, насколько важно не допустить ошибку в расчетах, - в военное время на фронте это может грозить невосполнимыми потерями, трагическими последствиями. Следовательно, эта специальность требует хорошего владения математикой. А Яков пишет:

Я в математики лезть не старался,
мне с теоремами - не везло.
Решая задачку простую,
сто раз я
переправлял за числом число.
Я с детства крылатыми рифмами
бредил.
И Борис Александрович Одинцов –
наш математик,
Евклиду преданный
серчал на меня и подобных юнцов.
Он сквозь очки нас сверлил упруго:
сумеем ли,                                                                                                                               
сыщем ли верный путь?
Не взглядом недруга - взглядом друга
в нас пытался он заглянутъ.

Но мы ненавидели тригонометрию
и были с алгеброй - не в ладах...

Почему же Якова направили в школу АИР?
Передо мной его свидетельство об окончании школы: отлично, отлично, отлично….
И еще один документ – требования к специалисту звуковой разведки (один из видов разведки артиллерийской инструментальной). В нем определено, что«Для овладения специальностью необходима общеобразовательная подготовка в объеме средней школы.До назначения на должность военнослужащий проходит шестимесячную подготовку в учебной воинской части».

Вот и начались 6 месяцев напряженной учебы в Саратовской школе АИР  (по 12 часов в день: 8 часов уроки, 4 часа самоподготовки) и длились до начала 1942 года.
Чему учили?
Учили на командиров взводов, расчету данных для стрельбы, контрбатарейной борьбе. Разведка - глаза и уши артиллерии. Артиллерист может цель уничтожить, только когда видит или слышит, куда стреляет. Здесь была подготовка для батарей  топографических, звуковых, фотобатарей. Профиль обучения был широкий. Это учеба, возможно, была напряженнее, чем в современном профессиональном училище или техникуме, а кроме того – строевая подготовка, полевые тактические учения, и в перерывах между занятиями – рытье противотанковых рвов.
       Вот что Яков пишет о том времени своей однокласснице:

«4.09.1941. г. Саратов, ст. Разбойщино, п/я 8 литер В.
…Ну, а теперь два слова о себе. Мои цыганские кудри – увы! – давно острижены и,  быть может, из них-то именно и сделают вам роскошную пару валенок. Мои ноги истерты сапогами (но не совсем). Сам я веду себя неузнаваемо. На днях вернулся из 100 км. Похода. Выдержал до конца. Это я – ленивый домосед и эпикуреец! Хо-хо! Но это только полдела. Мы еще каждый день три раза бегаем в столовую за два километра – отличное упражнение для ног.
Занимаемся мы ужасно много, даже не остается свободного времени. Но делать нечего – такова сложная современная обстановка, и вряд ли штатскому человеку теперь легче, чем военному. И тем, и другим достается одинаково тяжело. Уж лучше бегать до столовой, чем бегать за девушками. По крайней мере, в первом случае устают только ноги, а во втором – и ноги, и сердце…»

А вот что Яков писал в стихотворении «СКОРЕЕ БЫ…»:

И слушали мы сводки
Про то, как немец прет,
От собственной  от совести
Нам не было спасенья.
Скорее бы…
Скорее бы…
Скорее бы – на фронт!
Без нас войне отечественной
Не будет завершенья.

Так пролетели июль, август, сентябрь, октябрь, а во второй половине ноября Яков сдавал экзамены.
«1.12.1941 г. г. Саратов
Персона моя, несколько лысая и нахальная, пребывает до сей поры в Саратове и занята – не бог весть каким серьезным делом.
Во-первых, всю первую половину ноября занималась эта несколько нахальная персона рытьем окопов, что никак нельзя отнести к занятиям увеселительным.
Во-вторых, всю вторую половину ноября персона усиленно сдавала экзамены, что поглотило страшно много времени.
В третьих, сейчас эта особа пишет, уже сдав экзамены, но в полном сознании, что проказница-судьба еще не желает выкидывать его из надоевшей саратовской обители, и что весь декабрь придется провести здесь.
В четвертых, эта лисья персона хотела уже отрастить свои чудодейственные космы, но наглая Фортуна, одевшись в халат парикмахера, нахально остригла его под машинку и хохот окружающих олимпийцев, даже не побрызгав одеколоном.
Все это весьма и весьма печально. До того печально, что даже хочется поставить  точку, большую и круглую».

Подходила к концу учеба в школе АИР, сданы экзамены, позади нудная и изматывающая муштра, шагистика. Помогало терпеть только то, что уже близок был фронт, реальное дело.

Разудалый волгарь Борисов
воздух резкой ладонью сек:
- Выше ножку! – кричал. – Артисты!
Выше ножку!
                      Тяни носок!

И шагали, шагали, шагали мы.
И вибрировал плотный строй.
…………………………………..
Но когда мы кончали училище –
Шли не в ногу.
                          Морозный вокзал
С нас и с наших наставников
                                    вылощенность
В сорок первом году слизал.

Нас построили вдоль эшелона.
Грелся дома начштабовский пес.
Нашей жертвенностью ошеломленный
Выл пророчески паровоз:

Знать, кого-то уже оплакивал,
буйну голову хоронил…
Полыхающим в топке пламенем
В нашу молодость
                             фронт входил.

В начале января сорок второго года был новый отбор, на этот раз в Саратове. Сто одиннадцать молодых сержантов, отличников боевой и политической подготовки в трех теплушках повезли в прифронтовую тогда Москву, а потом под лязг буферов перекатывали с места на место вокруг нее, пока командование не решило на какой фронт их направить. Ехали в этих теплушках и  Яков, и его новые друзья из школы АИР (их дружба проверялась и крепла на фронте, поддерживала и согревала их до самой их смерти в мирные 70-е, 80-е, 90-е годы двадцатого века). И тогда на пересыльном пункте в Выползово, произошла памятная для друзей встреча с комбатом Рубашкиным, отобравшим двенадцать сержантов к себе в батарею звуковой разведки АИРовского дивизиона при артиллерийском полку.. И снова полуторамесячные перипетии учебы на формировке части.
ЗВУКОВАЯ РАЗВЕДКА «выполняет задачи по разведке батарей артиллерии противника и определению их координат. Осуществляет прием, первичную обработку акустических сигналов, возникающих при выстрелах орудий и разрывах снарядов, и передает полученную информацию на пункт обработки.Работа ведется в напряженном темпе, в условиях дефицита времени.Для развертывания базового пункта отделения командир отделения звуковой разведки организует инженерное оборудование, охранение и маскировку элементов пункта; руководит прокладкой линии связи, подготовкой аппаратуры к работе; производит топогеодезическую привязку элементов базы, синхронизацию и сверку единого времени; при ведении разведки контролирует прохождение сигналов, регулирует их усиление, при необходимости, изменяет режим работы; при неблагоприятных условиях приема сигналов принимает участие в первичной обработке поступающей информации; обеспечивает постоянную работу радио- и проводной связи с другими пунктами; при нарушении связи принимает меры к ее восстановлению.Командир отделения звуковой разведки должен знать устройство, правила эксплуатации приборов и аппаратуры базового пункта отделения и обеспечивать их постоянную работу, уметь производить топогеодезическую привязку по карте.

Однажды ночью старший лейтенант вывел их из барака и скомандовал: «На фронт – шагом марш!». С этой самой команды война и фронт стали надвигаться неотвратимо. Теперь их везли на фронт не в абстрактном смысле, их вводили в бой.

ПЕРВАЯ БОМБЕЖКА

Первая бомбежка была неожиданным шоком, вызывающем  непредвиденную реакцию и после ее завершения – запоздалый стыд за свое поведение, не только для Якова. Вот воспоминания совсем других молодых бойцов, впервые попавших под бомбежку:

1.

Война – это удар по мне на всю мою жизнь. Война унизила меня и как человека. Однажды я был свидетелем паники крупного масштаба, когда юнкерсы бомбили скопления наших войск в прифронтовой полосе. Я видел, как людей охватил животный страх. Одни стремились из этой зоны ускакать на лошадях, другие – уехать на машинах, но всё это было тщетно. Люди метались и это общее состояние паники передалось и мне. Это чувство беспомощности, ужаса, унижающие человека, превращают его в животное, которое готово забыть обо всём на свете и только думает о своём спасении. К счастью такое состояние я испытал один раз в жизни…
2.
Я из этого боя помню одно: бежал вперед почти в сплошном дыму разрывов. Резко пахло пороховой гарью. Справа и слева от меня падали люди. Остановили меня проволочное заграждение и густой пулеметный огонь. Я упал в яму под колючей проволокой. Отдышался, осмотрелся. Был уже вечер. Вокруг ни души. Фашисты беспрерывно освещали поле ракетами. Огненные комки, не успев сгореть в воздухе, с шипением падали и догорали около меня.
Потом я осторожно выбрался из ямы и пополз к небольшому холму, который был метрах в двухстах от проволочного заграждения. За ним слышалась русская речь. Я встал в полный рост и медленным шагом, понурив голову, направился к своим. Чувство было таким, что вся вина за неудачное наступление лежит на мне.

            А теперь воспоминания Якова:
«Удивительно, что даже почти сорок лет спустя, у нас, юнцов военного времени крепко держались в памяти эпизоды первых фронтовых встрясок. Для меня такой первой встряской был памятный эпизод неожиданной бомбежки на марше. Стыдно признаться теперь, но в тот момент я сдрейфил ужасно. Позабыв про все и вся, безвольно доверившись какому-то, похоже, животному страху, утратил всякий контроль над собой. Не стану скрывать, на фронте много раз бывало ох как страшновато, но всегда удавалось справиться со стыдным чувством страха. Но в тот раз…»
            Яков помнил, что в тот день южные опушки лесов припекало робкое, но настойчивое солнце марта, на порозовевших ветвях берез, раскачиваясь, тонко позванивали сверкающие подвески сосулек.
Бойцы сели в автомашины – грузовики с брезентовым верхом и трехосные автобусы Газ АА с легкими гусеницами, натянутыми прямо на скаты задних ведущих колес. Загудели моторы, и машины двинулись на юг по узкой, бегущей то по берегу, то по льду реки Ловати заснеженной дороге – мимо поселка Парфино,  деревни Рамушево, черные трубы и развалины былых домов которой убедительно свидетельствовали о недавних жестоких боях.
Справа осталась Старая Русса, где немцы закрепились основательно – попытки выбить их были пока безрезультатными. Слева – Демянский котел с 16-й Армией фон Буша, карикатурами на которого пестрели номера армейской и фронтовой газет. Северо-Западный фронт, вклинившийся вдоль Ловати, отсек зарвавшуюся вглубь Валдая немецкую группировку, образовав гигантский котел. Дорога, по которой тянулась вверх по течению реки колонна автомашин, была проложена в узкой перетяжке того мешка, демянского котла.по узкому коридору между основными силами немцев и их группировкой, окруженной в районе города Демянска.
В полутора километрах от деревни Черенчицы (ударение на втором слоге) в ясном предвечернем небе появилась «хищная эскадрилья самолетов с крестами на плоскостях» и колонна машин спешно свернула в лес северо-западнее Черенчиц, но поздно: «стервятники» заметили поспешный маневр колонны машин. И хотя по команде «Воздух! Рассредоточить машины! Ложись!» бойцы залегли, предварительно рассыпавшись по лесу как можно шире и подальше от своих автомашин, самолеты зашли на бомбежку. Это были «Юнкерсы-87». Они выли истошно, пикируя на верхушки сосен, прикрывавших бойцов. Огромные кресты на их крыльях угрожающе вырастали, а шасси, устроенные так, что они  не убирались, были похожи на когтистые лапы стервятников. Якову казалось, что они почти цепляются за кроны сосен и даже вот-вот вцепятся в головы бойцов.
Они пикировали один за другим, взмывали и снова пикировали. Бомбы падали. Яков вздрагивал при каждом разрыве. Ему сделалось до дикости страшно, он просто оцепенел около какой-то автомашины, не в силах оторваться от ее серо-зеленого борта, но чей-то волевой окрик «Ложись!» сорвал его с места. 
В руках у Якова был его вещмешок, когда он побежал в чащу леса. Истошный вой бомб приковал его спину к стволу огромной сосны. В этой страшной обстановке, когда вокруг стоял сплошной грохот и земля содрогалась под ногами, не соображая, что надо делать в этой страшной обстановке, Яков судорожными движениями рук и стучащих в страхе зубов развязал вещмешок, вырвал из него початый кирпич хлеба – паек на четыре дня, выданный бойцам перед дорогой, и принялся его грызть.
Вдруг что-то тяжелое ударило его по голове, все вокруг смолкло, он упал. Яков лежал и думал: «Жаль, что все слишком быстро кончилось – повоевать не пришлось». Что-то тяжелое вдавливало его в снег, а он, лежа с закрытыми глазами, не в состоянии был понять, что с ним. Через долгое время (как ему казалось) он стал спрашивать себя, жив он или нет, но постепенно отчетливо слышимый им грохот от разрывов бомб и пулеметно-пушечной стрельбы убедил его, что он жив. Но на Якова давил тяжелый груз, и он открыл глаза, чтобы посмотреть, что это. Это был огромная сосновая ветка с шишками. Поднатужившись, Яков выбрался из-под хвойной громадины, потряс головой и ощутил при этом сильную боль в голове и шее.
А бомбежка, сопровождавшаяся непрерывным обстрелом, продолжалась. Пули и осколки всюду, как Якову казалось, фыркали и свистели пронзительно-мелаллическими голосами, взметался снег, перемешанный с землей. Яков, наконец, заметил, что все их бойцы лежали кто где, не пытаясь даже поднять головы, и он сам лег, прижавшись к тому суку, который перед этим ударил его по голове.
Он стал способен наблюдать за происходящим и увидел, что их капитан Проханов стоит в узком промежутке между спецавтобусом и толстой сосной, оглядывая по-хозяйски залегшую звукобатарею и коротко командуя четким басом: «Никаких движений!.. Замереть!.. Не перебегать!..»
А когда обстрел и бомбежка кончились, капитан Проханов снял с головы серую шапку-ушанку, вытер лоб и шею и зычным голосом позвал командиров к себе. Вскоре раздалась команда «По маши-нам!». Повторять команду не пришлось. Бойцы отряхнулись от снега, от хвои и (как вспоминал Яков) от пережитых ими страхов и волнений, быстро забрались в машины и выехали из леса. Только в этот момент Яков спохватился, вспомнил о своей недогрызанной буханке и своем вещмешке,  потерявшемся где-то в бешенной суматохе под бомбежкой…
Но сквозь тишину к нему стали возвращаться звуки окружающего мира, бомбёжка продолжалась. Он понял, что остался жив и засмеялся.
Первый бой вновь сформированного дивизиона, пусть пока – пассивный бой, был выигран благодаря четкому командованию и железной выдержке капитана Проханова – заместителя командира дивизиона по звуковой разведке. Как просто и спокойно вел он себя во время той первой бомбежки под Черенчицами! Для Якова он был недосягаемым идеалом. В нем чувствовалась настоящая армейская косточка, не в укор другим командирам, обыденным, по-граждански мешковатым, например, старшему лейтенанту Рубашкину, тому самому, что привел их, молодых сержантов, с пересыльного пункта на формировку.
Но как бы ни мечтал Яков быть похожим на блестящего и образцового капитана Проханова, было в нем самом (Якове) что-то настолько человечное, доброе, что не умещалось в армейские иерархические рамки. Я читаю его стихотворение «Противоречие», написанное в 1961 году:

Столкнулся я с противоречием
и в споре правд - нашел свою,
когда парнишкою доверчивым
вступил в армейскую семью.
За ловкость, сметку и старание –
в сержанты был произведен
и прибыл на формирование
в разведывательный
дивизион.

Шел первый год войны. Под Руссою
тогда стояла наша часть.
И были мы должны, безусые,
отцов уставам обучать.
И мы учили их - шагистике! –
пришедших с поля, от станка,
и мы гоняли их неистово
из-за любого пустяка.

Я помню старика Рубцова
(Он был - из Кадиевки что ль?)
с лица, от копоти рябого,
текла на гимнастерку соль.
Ему премудрость строевая –
китайской грамоты сложней,
в шахтерском горле застревали
слова приветственных речей.
Он руку поднимал ухватом,
ходил с измученным лицом.

А мне хотелось, чтобы хватом,
чтобы орлом глядел Рубцов!

И я - гонял его нещадно,
все - по уставу, не шути!
Он подойдет - пошлю обратно
и вновь заставлю подойти.
Меня нахваливал комвзвода,
в приказах отмечал комбат.
Я делал правильно.
И  все-таки,
и все-таки - я не был рад.

В землянке, в час после отбоя
беззвучно плакал я в рукав,
как будто самое святое
днем растоптал во мне устав.

И вот, Рубцов однажды ночью,
когда себя я болью жег,
сказал мне робко:
- Ты... Не оченъ. . .
Крепись - все сладится, сынок!

А утром - пил я чай
с Рубцовым!
Свой сахар сыпал в котелок.
И быть наивно образцовым
я после ночи той не мог.

Так человечность нас сплотила.
Второстепенным сразу став,
лишенный теплоты,
плотиной
меж нами не стоял
устав.
1961

***
Можно было бы сказать, что для Якова закончилась учеба и начался будничный труд войны с его опасностью, порой скукой, голодом и холодом, подчинением начальству и гауптвахтами…
Было в Якове что-то от природы «неуставное», что-то мешающее ему в почтением относиться даже к таким страшным приказом, как общеизвестный приказ наркома Сталина «Ни шагу назад». Даже этот приказ был для него поводом к размышлению:
БАЛЛАДА О ПРИКАЗЕ "НИ ШАГУ НАЗАД!"
И СВЕТЛОМ ГОЛОСЕ ОЛЬГИ ФЕДОРОВНЫ

Красивому человеку,
мужественной женщине
и честному поэту –
Ольге Федоровне Берггольц.

В душном сорок втором
перед строем
нам - мальчишкам,
(да, нам – героям!),
в тыл поставив заградотряд,
зачитали: - Ни шагу назад!

Ох, Верховный главнокомандующий!
Нам, крутившимся в смертном кругу,
если что-нибудь было  надо еще,
кроме ненависти к врагу,
то, конечно, совсем не угрозу!

От зари до зари – бомбовозы…
Под Демянском - небо в крестах…
Безотчетен мальчишеский страх.

И когда от трехдневной бомбежки
дыбом встали холмы и лес,
когда даже к хлебной дележке
потеряли мы интерес,
когда строгие заградотряды
пятки смазывали - в кусты! -
так как бомбы сыпались градом,
смертоносной бедой с высоты, -
после грохота
в сумерках
немо
небо вспыхнуло кумачом.

И тогда - наш комбат поэму
Ольги Федоровны прочел.
Словно горем расшатанный глобус
замер вдруг и от слез одичал -
"Ленинградской поэмы" голос
нам под Старою Руссой звучал.
Сквозь бомбежку и сквозь блокаду,
через тьму преград просочась
К нам, бежавшим и отступавшим,
побросавшим в лесу матчасть.

Да! Нужна была - не угроза.
Знать, поэту правда видней.
Светлый голос напомнил нам просто:
- Смерть страшна,  но бесчестье - страшней!

И пошли мы - болотами, лесом,
по простреливаемым полям...
Остывающим за ночь железом
пахла брошенная земля.

Но матчасть на руках мы вынесли -
от стыда свою юность спасли.
В эту ночь наши души выросли,
ощутив страданье земли.
Ее тело, бомбежкой изодранное,
защищала кромешная мгла.
Ольга Федоровна,
Ольга Федоровна
Стать защитниками нам помогла.

Боль вернула нам нашу отвагу.
Мы свой страх одолели.
И вот
с той поры мы – НАЗАД НИ ШАГУ,
с той поры мы – ТОЛЬКО ВПЕРЕД.
1964

Мне кажется, что в жизни не бывает периода, когда человек не совершенствуется, не учится, не прогрессирует. Каждый новый день преподносит нам новые задачи, которые надо решать, а, значит, узнавать что-то новое, выходить на другой жизненный уровень. Так было и у Якова.  Его ум и его душа всегда были открыты, и это дало ему возможность узнать и понять многое.
Он закончил Оренбургский медицинский институт, стал врачом офтальмологом и попросил направление на работу в тайгу. Он работал участковым врачом на таежном участке, где было много трудностей, пожалуй, не меньших, чем на фронте. Чего стоит, например, переправа через реку Устье Аха в ледоход, когда он должен был успеть к постели роженицы. Спасая больных людей - зачастую вслепую – в далеком таежном селе Леуши Кондинского района Тюменской области, Яков Гаврилович почувствовал необходимость в отрасли медицины, которая - как звуковая разведка в артиллерии - умеет определять местонахождение врага (правда, не по звуку, а по теням). И он выбрал рентгенологию. И стал замечательным рентгенологом. Про него шутили, что если у человека что-то долго болит, к доктору Якову идти не надо: он обязательно увидит на снимке то, чего не видят другие.
В 1961 году  Яков Гаврилович переехал в Пензу. Он работал сначала в 3-ей городской больнице, потом областным рентгенологом. Он сам устанавливал новые рентгеновские аппараты, азартно обследовал больных, выходя из-за защитного экрана, если иначе было нельзя уточнить диагноз. Его приглашали консультировать в Нагорный Карабах, приглашали на кафедру в Куйбышевский медицинский институт. Но он всю свою жизнь разрывался между медициной и поэзией. В 1965 году он был принят в Союз писателей РСФСР. У него выходили поэтические сборники, он вел семинар молодых поэтов при Пензенском отделении Союза писателей СССР, его любили читатели так же, как любили больные. Но своим основным долгом Яков Гаврилович считал «трудное дело поэтической исповеди».
В Пензе он жил всего 12 лет, но запомнился жителям нашего города и области. Характерными чертами творчества Якова Танина были прямота и искренность. Николай Рыленков в статье, посвященной творчеству участников семинара поэтов в 1965 г. писал о нем: «Он получил суровую закалку и стремится говорить о жизни, не обходя острых углов», а по определению пензенского краеведа О.М. Савина, Яков Танин говорил в своих стихах о том, о чем не говорили другие.
Старожилы города говорят, что он мало рассказывал о войне, не любил пустой похвальбы, дежурных «ветеранских» выступлений на юбилеях. Но переписывался с однополчанами, с теми несколькими, кто был ему близок по духу всю жизнь.
Стихи Якова Танина о войне запоминаются. Одним из них, включенных в антологию пензенской военной поэзии «А памяти вечен огонь…», я хотела бы закончить свой рассказ о поэте, теперь уже хорошо знакомом мне, о человеке, который жил в двадцатом веке и сделал его для меня,  этот век не знавшей, чуть-чуть понятнее.

                                                О войне
Когда просят меня рассказать о войне —
вспоминаю поклажу, что нес на спине,
свой прокуренный ватник, обмотки свои
и нехитрые тайны солдатской семьи.
В мемуарах подробна
наших маршалов речь…
Я солдат… Нас учили патроны беречь,
а о подвигах наших, ни свет ни заря,
сочиняли неплохо в штабах писаря.
Да, солдатское дело портянки сушить
перед боем. И — выжить
затем, чтобы жить.
А войну вспоминая, отсекать от нее
и пустое бахвальство, и злое вранье.
                                         Фронтовые письма Якова Гельбсмана. Стихи Якова Танина (Гельбсмана).