Гомозов К.
ГИБЕЛЬ СОВЕТСКИХ МОРЯКОВ. СЕВЕРНЫЕ КОНВОИ
В Великую Отечественную войну 1941-1945 годов я более двух лет служил на военных транспортах помощником капитана по военной части. Первым транспортом, на который я прибыл служить в апреле 1942 года, был теплоход «Циолковский». При переходе в караване из мурманского порта в Исландию наш караван, охраняемый четырьмя английскими ми-ноносцами и четырьмя корветами, подвергся нападению со стороны трех фашистских миноносцев. Когда английские миноносцы, оставив караван, вступили в бой с противником, наш транспорт был торпедирован и через несколько минут затонул. Это произошло 1 мая 1942 года в районе Мед-вежьих островов.
Вот как мне запомнился этот трагический случай. 28 апреля 1942 года. Мы стояли у причала Мурманского порта в полной боевой готовности к выходу. Утром над заливом стоял густой туман. К 10 часам туман рассеялся, и по-весеннему из-за гор выглянуло солнце, еще не такое яркое в широтах Заполярья, но уже теплое и ласковое.
Мы ждали сигнал к выходу в первый, далекий и опасный рейс, к нашим бывшим союзникам.
Я тогда еще не успел познакомиться с командой теплохода «Циолковский», так как был на нем всего два дня. Кроме капитана, не знал их имен и фамилий, но при встрече с людьми видел и чувствовал их сплоченность, боевой дух, их большое стремление и желание скорее идти в море на выполнение боевого задания.
И вот сигнал получен: «Сняться со швартов и следовать по назначе-нию». Проходят минуты, и мы медленно удаляемся от города Мурманска, ставшего для нас всех родным и дорогим, мужественно и стойко оборо-няющегося от озверелого врага. Но вот первый поворот, и город скрылся за мысом Матюшенко, а еще через несколько часов мы быстро удалялись от скалистых берегов Кольского полуострова. Каждый из нас смотрел на покрытый снегом берег и думал: когда опять я увижу эти суровые берега, воспетые поэтами и неприступные для врагов, ставшие могилой для многих захватчиков чужих земель?
Первый день похода прошел спокойно. Наступила ночь пасмурная, но тихая; Баренцево море как бы отдыхало после зимних штормов. Так же спокойно прошли ночь, день и еще ночь, без всяких тревог и волнений. Но эти тихие дни и ночи предвещали бурю, а для нас большое несчастье.
В то время для плавания лучше всего желательны были шторма, снежные заряды, туманы. Особенно при проходе Медвежьих островов, где немцы сосредотачивали подводные лодки и авиацию. Повернув на курс запад, мы утром 1 мая приближались к островам, оставляя их к северу.
Наш караван был небольшим. Он состоял из 13 транспортов, 12 из них были транспортами союзников и только один наш, советский. Конвой, сопровождавший нас, имел четыре эскадренных миноносца и четыре корвета. Последние были не специальные военные корабли, а бывшие рыболовные траулеры, вооруженные противолодочными орудиями и пулеметами. Английское командование приспособило их для сопровождения караванов. Конвой был не сильным, но для такого каравана вполне надежным. Правда, корветы имели малую скорость и обладали низкой для военного времени маневренностью. Тем не менее обстановка способствовала нашему плаванию, жизнь на транспорте протекала нормально, и нам казалось, что мы по традиции отпразднуем 1 Мая. Еще вчера на транспорте была сделана авральная уборка, и только не был заколот поросенок, выкормленный командой килограмм на 50 и по традиции предназначавшийся для праздника. Решено было проделать эту «работу» с рассветом, так как к вечеру 30 апреля мы не прошли еще 33-й меридиан — условную границу с Норвегией. Не знаю почему, но это решение капитаном было принято еще в Мурманске — резать поросенка только с переходом 33-го меридиана.
Видимо, это объясняется тем, что стоимость питания увеличивается с переходом границы, с каботажного оно переходит в дальнее плавание.
Часов в 9 утра я поднялся на мостик. Погода стала меняться, подул северо-западный ветер в 5—6 баллов. Видимость стала улучшаться. Пе-риодически шли снежные заряды, но они становились все реже. Часам к 10 утра в облаках стали появляться просветы. На юго-востоке взошло красно-желтое солнце. Оно то появлялось, то закрывалось облаками. Тем не менее, я успел взять первую высоту солнца, чтобы определить место нахождения каравана. В это же время ст. помощник с боцманом и двумя матросами готовились осуществить замысел капитана — заколоть поросенка. Однако совершить «убийство» им не удалось. Не успел и я определить место каравана. Фашистские пираты, воспользовавшись улучшением видимости, обнаружили самолетом-разведчиком идущий караван. На транспорте была сыграна боевая тревога. Наш транспорт не имел еще вооружения, но команда, расписанная по тревоге, заняла свои места. Налетов авиации не производилось, но разведчик не улетал далеко от каравана и держал личный состав на боевых постах. Но вот часам к 14 на горизонте с юга показались дымки. Это были корабли немецких фашистов, решивших атаковать караван.
Охранявшие караван эскадренные миноносцы, построившись в кильватерную колонку, устремились навстречу вражеским кораблям, оставив конвой под охраной корветов. На головном транспорте взвился сигнал: «Курс северо-запад, увеличить скорость». Изменив курс, транспорты увеличили скорость до самого полного хода.
Наш транспорт занимал место в караване концевым в левой колонке и, следовательно, находился ближе к кораблям противника, чем и подвергался большей опасности.
Через несколько минут стали слышны разрывы артиллерийских снарядов. Миноносцы нашего конвоя вступили в бой с кораблями противника. Вблизи английских миноносцев, то не долетая, то перелетая, рвались снаряды вражеских кораблей, поднимая столбы воды. Я стоял на левом крыле мостика и следил за панорамой артиллерийского поединка, в то же время наблюдая за транспортом командора. Вскоре был поднят сигнал, обозначающий идти противолодочным зигзагом. Было ясно, что на нашем курсе обнаружена вражеская подводная лодка.
Когда мы сделали первый отворот от курса, труба нашего транспорта загородила от меня панораму боя миноносцев. Желая видеть происходив-шее сражение (что в жизни редко случается), я перебежал с левого крыла мостика на правый. И только я успел увидеть английские миноносцы, как на нашем транспорте раздался резкий, колоссальной силы взрыв. В моей голове что-то мелькнуло, и я потерял сознание. Когда я пришел в сознание, я сидел на палубе мостика, заваленный обломками, без головного убора.
Подняв фуражку, которая тут же возле меня валялась, и выбравшись из-под обломков, я увидел страшную картину разрушения. Рулевая рубка, штурманская и радиорубка были разрушены и представляли собой груду обломков. С разрушением рулевой рубки тросик от рычага сирены натя-нулся и открыл клапан, и она непрерывно выла, как бы взывая о помощи.
Мне казалось, что в рубку попал снаряд, пущенный вражеским мино-носцем. На палубе транспорта людей уже не было, только напуганный взрывом и освобожденный из закуты поросенок, облитый соляром, быстро бежал от кормы под полубак.
На спардеке в это время команда уже собралась у спасательного бота, готовясь опустить его на воду, так как транспорт уже погружался кормой в воду и вода выходила уже на спардек. Для меня стало ясно, что транспорт был торпедирован в кормовую часть. Спрыгнув с мостика на спардек, я присоединился к экипажу, но, увидев много людей у одного спасательного бота, я решил идти на левый борт, к другому боту, считая, что там меньше людей, с тем, чтобы оказать им помощь в спуске бота. Однако я вынужден был вернуться обратно на правый борт, так как спасательный бот левого борта был разбит взрывной волной. Спуск бота на правом борту не ладился из-за того, что тали были обледенелыми и не шли по шкиву, пришлось тали резать ножом. Пока мы трудились над спуском бота, транспорт продолжал погружаться кормой в воду, создавая дифферент, и мы не заметили, как стояли уже по пояс в воде. А спасательный бот, как только мы обрезали тали, ударился об воду, зачерпнул воды и тут же у борта перевернулся вверх килем.
Наши надежды на малейшие средства спасения рухнули. Некоторое, незначительное, время мы стояли уже по грудь в воде и размышляли: что же делать дальше? Но думать было некогда, так как транспорт быстро погружался и нам грозила опасность быть затянутыми в морскую пучину вместе с ним.
Старший помощник дал знак рукой людям покинуть транспорт и вплавь уходить от него и вслед за ними поплыл сам. Окинув еще раз взором палубу и надстройки, я убедился, что на транспорте никого уже нет, мне оставалось одно — быстро уходить от транспорта. Но, сделав движение, чтобы плыть, я снова возвратился назад и, приняв вертикальное положение, оставался на месте. Я еще сильнее стал бросаться вперед, но также возвращался назад, удерживаемый какой-то неведомой силой. Когда я сделал попытку поднять ноги, то понял, что моя левая нога где-то застряла и не отделяется от палубы спардека. А вода между тем все быстрее поглощала меня. Вот она уже у моего рта. Я поднимаю голову выше, но через секунду она поглощает меня с головой. Затаив дыхание, я продолжал борьбу за жизнь. Напрягая мускулы, рвался, пытаясь освободить ногу, но безуспешно. Транспорт увлекал меня вместе с собой на дно Северного Ледовитого океана. Терпение мое кончалось, я хлебнул глоток горько-соленой воды, казалось, что наступил конец.
Я не знаю, думал ли я в тот роковой момент о чем другом, помню только то, что продолжал напрягать усилия, чтобы оторваться от спардека. Сколько прошло времени моей борьбы за жизнь, никто не считал. Наконец я почувствовал, что стремительно поднимаюсь на поверхность, увлекаемый спасательным пробковым поясом, который, к счастью, надел по тревоге. Когда я всплыл на поверхность, то находился метрах в десяти от транспорта, погруженного на две трети своей длины кормой в воду.
Опасаясь, что транспорт будет валиться на меня, я, гребя руками, стал уходить от него, догоняя своих товарищей, плавающих в воде также на спасительных поясах, а трое из них сидели на перевернутом спасательном боте.
Не успел я уйти от транспорта и 20 метров, как услышал глухой подводный взрыв, вслед за которым образовался большой фонтан, и «Циолковский» стремительно ушел под воду.
После взрыва, который произошел, как видно, вследствие того, что вторая поперечная переборка трюма, не выдержав давления, лопнула, на поверхность воды всплыло большое количество досок, находившихся в трюме. Образовался своеобразный плот, которым многие из плавающих людей воспользовались, взобравшись на него. Кто не смог выбраться из воды на плот, взяли себе по паре досок под мышки, что давало больше уве-ренности и облегчало держаться на воде. Волны, доходившие до 5 баллов, холодный северо-западный ветер, снежные заряды и низкая температура воздуха 8 градусов ниже нуля отнимали у нас последние силы и давали мало надежд на наше спасение.
Караван и три корвета, покинув нас, далеко ушли на северо-запад, и только отставший от каравана четвертый корвет, догоняя караван, шел прямо на нас, вселял нам веру на наше благополучное спасение. Однако не всем из нас суждено было быть подобранными корветом. Когда корвет подошел к доскам, на которых было много народу, некоторые успели прямо с досок прыгнуть на палубу корвета. Часть людей матросы подняли из воды руками, но часть людей, сильно озябших, не смогла сразу попасть на корвет и осталась на досках или далеко были от борта, до которых не доставал бросательный конец.
А мы считали, что корвет развернется и подойдет к каждому из нас, чтобы взять к себе на борт. Так думали все, так думал и я, находясь от корвета дальше всех. Я оказался у корвета прямо по курсу, и если бы не отплыл в сторону, он подобрал бы меня под свой корпус. Когда я оказался у корвета на траверзе правого борта, матрос бросил мне бросательный конец. Бросок был удачным. Правой рукой я поймал бросательный конец, но попытка зажать его рукой и удержать мне не удалась. Замерзшие пальцы не сжимались, и бросательный конец на моих глазах скользил по моей ладони, выбираемый матросом корвета. Как я тогда догадался, левой рукой обернуть бросательный конец на правую руку и прижать оставшийся конец к груди? Это явилось моим спасением. Матросы подтянули меня к борту и подняли на палубу корвета. Когда я оказался на борту корвета, мне казалось, что я смогу идти сам в укрытие, без посторонней помощи. Обмерзший, я говорить не мог и только жестом показал матросам, державшим меня под руки, отпустить меня, но, как только меня отпустили, я тут же упал на палубу, ноги не слушались меня, они также были окоченелыми. Те же матросы подняли меня и повели на камбуз, где раздели и отнесли на котлы отогреваться.
Часа через два, отогревшись и обсохнув, одетый в принесенное же матросами чистое белье и брюки с курткой, в комнатных туфлях, также любезно предложенных мне матросом, вылез на палубу корвета. Встретив ст. помощника, мы вместе пошли по помещениям корвета узнать о здоровье своих товарищей. Обойдя все помещения, мы нашли только 14 человек вместе с нами, а плавало нас человек 36.
Где же остальные наши товарищи? Этот вопрос с ужасом встал перед нами. Мы со ст. помощником пошли к командиру корвета узнать об остав-шихся товарищах. К нашему огорчению, командир на наш вопрос ответил: «Мне мой командир приказал никого не спасать, а идти на соединение с караваном, но я, проходя мимо вас, уменьшил ход до малого, сколько успел, подобрал, но возвращаться больше не мог, так как подвергал корвет опасности. А оставшихся [моряков], возможно, спасут миноносцы, когда окончится бой».
Мы понимали, что обстановка была сложной. Чтобы корвету возвратиться еще раз или застопорить ход и спасать людей, нужно было проявить большой риск, сам корвет мог стать жертвой вражеской подводной лодки, но нам трудно было понять тогда равнодушие командира к гибнувшим людям, не приняв никаких мер к их спасению. Так, по нашим тогда подсчетам, 22 наших товарища остались на произвол судьбы замерзать в Ледовитом океане. На их глазах уходили транспорты, корветы с бездушными людьми, командовавшими этими транспортами и корветами. Тяжело было переживать гибель людей от разрыва торпеды, пущенной врагом, но еще тяжелей переживать гибель людей по вине тех, кто вместе с нами вел борьбу с общим врагом.
Справедливость требует отметить, что мы, 14 человек, спасенные командиром и матросами, были окружены вниманием и заботой. Нас одели, обули, хорошо кормили. Все восемь дней, проведенных на корвете, пока мы пришли в Рейкьявик, столицу Исландии, к нам повседневно проявлялась забота, особенно со стороны матросов, кочегаров и других членов команды корвета.
Как только мы стали на якорь в бухте недалеко от Рейкьявика, к нам сейчас же подошел санитарный катер, обследовал врач и взял на берег. На берегу нас ждали две санитарные машины, которые доставили нас в расположение английской воинской части. Там мы помылись и заново были одеты и обуты, снабжены всем необходимым на первый случай из средств английского Красного Креста. Затем нас поместили в отдельный домик со всеми удобствами для отдыха.
До отхода очередного каравана из Исландии в Советский Союз мы прекрасно отдохнули, но нас не покидала горечь трагической гибели товарищей. Когда мы садились кушать, пища не шла в горло, она застревала. Как только подносили ко рту ложку или вилку, перед взором вставали мученики, оставленные погибать заживо.
Мы каждый день справлялись о них у английского консула, который навещал нас почти каждый день. Но ответ был один, что он о них ничего не знает.
30 мая попутным караваном, кстати, тем, в котором шел транспорт «Старый большевик», спасенный экипажем во главе с капитаном Афана-сьевым, мы возвратились в Мурманск, а наших 22 товарищей не оказалось и в Мурманске. Не слышал я о них и потом, пока служил на Северном флоте. Они погибли. Погибли как люди, геройски боровшиеся с врагом, но не смогли победить, у них отнято было оружие — транспорт, названный именем знаменитого русского ученого «Циолковский».
Гомозов К.,
Латвия, г. Лиепая,
30 мая 1961 г.
Д. 14. Л. 97-107.
