Кстати, последний из упомянутых, политрук роты 6 омб Банников М.А., был освобождён из плена в феврале 1942 года и в последствии награждён пятью боевыми орденами, в том числе двумя Красной Звезды и орденом Александра Невского!

Внести ясность в вопрос  о 6-м омб могли бы оперативные сводки 63-го стрелкового корпуса, но изх на сегодняшний день пока нет в наличии полностью.

БОЕВОЙ ПРИКАЗ № 03/ОП. ШТАРМ 21 ГОМЕЛЬ. 13.7.41 02.41
4. 63-му стрелковому корпусу (61, 167 и 154-я сд) с 387-м и 503-м гап, 318-м гап БМ, 5-м и 6-м минометными батальонами с фронта Рогачев, Жлобин перейти в наступление. Задача — во взаимодействии с 66-м ск уничтожить жлобинско-бобруйскую группу противника и захватить Бобруйск. В дальнейшем быть готовым к наступлению в северном направлении. Главными силами корпуса начать наступление в 17.00 13.7.
Граница слева — Лопатино, Стрешин, (иск.) Паричи и далее р. Березина.

Из Боевого Приказа 63 ск №8 17.07.1941:
Перед фронтом корпуса обороняется 255 пехотная дивизия противника.
.....4. 61 сд с 6 миномётным баталльоном без 1 роты, привести в порядок части и обеспечить справа действия корпуса, наступая с ближайшей задачей овладеть Тихиничи, Сухое Болото и последующий выход на рубеж свх Жиличи..., отм. 150.1 (2 км ю-з Сл.Пархимовская)...

Оперативная сводка №46 21июля 1941г к 15.00 Штарм-21 Гомель.

63 ск - с 546 кап, 318 гап, БМ, 508 гап, 387 гап, 5 и 6 минб, 23 инжб, наступая в общем направлении на запад, вышел на рубеж (иск) Лужки, Близнецы, отм. 143,1, Колосы, Хапаны, Новоселье, Мелиор, свх Миньков.
61 сд, обеспечивая правый фланг корпуса, вышла на рубеж Лужки, Колосы.

23 июля 1941 г в 07.50 последовал Боевой Приказ 63 ск №13:

...61 сд с отрядом Габараева, 6-м минб без 1 роты прочтотобеспечивать правый фланг корпуса, ведя сильную разведку Рогачёв - Нов.Быхов, организовать заграждение в районе Калиничи, Слобода, Родомысль, Цибрин, Боребуха и не допустить противника на юг вдоль тракта Быхов - Рогачёв, выдвинув для этой цели 307 сп и отряд Габараева.

Боевой Приказ 63 ск №16 27.07.1941 13.15
...61 сд с отрядом Габараева и 6 минб прикрывает корпус с севера. Отряд Габараева и 307 сп наступают на Семеньковичи...

СОГЛАСЕН! 

Сергей, я там отправил почтой найденные фотки воинов 61-й сд. На удивление, их оказалось очень много, в отличие от моей 117-й. И это ещё не основательные поиски, а поверхностно, в основном 16-17 августа 1941г.

Отредактировано Михаил Матвиенко (2012-12-26 00:24:40)

http://www.pravda-news.ru/topic/463.html

«Я обязательно вернусь…»
07 мая 2010, 22:12

                           
 

Семен Никитич Шартанов родился 30 сентября 1900 года в селе Бездна Городищенской волости Симбирской губернии (ныне это село входит в Дрожжановский район Республики Татарстан).  В 1917 году в Баку вступил в ряды ВКП(б). В 1941 году он призывается на военную службу. 23 июня 1941 года в составе 61-й Пензенской дивизии ушел на фронт.

27 апреля 1943 года при попытке прорваться из окружения майор  Шартанов пропал без вести в районе Павлограда. Остались фронтовые письма. Он их отправлял жене и детям в город Пензу. Мы решили в канун Дня Победы опубликовать их.

«Здравствуйте, мои милые! Ну, как дела? У нас все хорошо. Немца бьем каждый день, бывает много пленных. Стараемся выполнить задачу – разгромить врага под Москвой. Сил хватит у нас, только помогайте нам в тылу. На этих днях получили новое обмундирование. Одеты хорошо и тепло, так что обо мне не беспокойтесь. Я все думаю о вас: как у вас с дровами и с питанием.  Живу воспоминаниями. Плохо, что я не взял с собой карточек. Переслать сюда почтой невозможно. Ну ладно, встретимся еще, и тем радостнее будет встреча, а еще радостнее будет, если скорее разгромим врага. Будьте здоровы.

До свидания. Ваш папа. Крепко целую вас всех, особенно Ниночку и Шурика, они-то ведь какие молодцы у нас! Сеня.

Адрес: действующая Красная Армия, полевая почтовая станция 679, почтовый ящик 1-А, мне.

Здравствуй, моя милая женушка!

Как давно я тебе не писал обстоятельного письма… Все время мучила меня эта оторванность. Даже разговаривать с тобой начал в полусне. Отсутствие писем от тебя сильно беспокоит меня. Не нахожу себе места. Беспокойство мое усилилось еще больше, когда я побывал в Москве. Раньше я был спокойнее, да и письма начал получать регулярно. Ну а теперь я вот на новом месте, имею свой почтовый адрес. Стою я под Старой Руссой. Тут немецкая 16-я армия находится в окружении. Бьют их наши летчики нещадно. Они на самолетах подбрасывают подкрепление, а наши летчики и зенитчики сбивают их. Много раз пытались и пытаются прорваться из окружения, но каждый раз откатываются, неся большие потери. Здесь дела происходят куда обширнее, чем там, где я был до сих пор. Служу я теперь в одной крупной летной части. Очень перегружен, устаю. Сильно действуют бессонница и простуда, кашель. Сильный бронхит, видимо, если не хуже. Никак не могу собраться к врачу. Хорошо дело обстоит с питанием, это выручает. Я боюсь, что у вас хлеба нет. Но как бы ни было трудно, Нюра, держитесь, не падайте духом. Нынешним летом мы должны с ними покончить. Слово Сталина стальное!

Ну как ты живешь, моя милая? Как здоровье твое? Главное, что требуется от тебя – это спокойствие. За меня вовсе не беспокойся.

Ну, до свидания, моя милая Нюрочка, крепко и крепко целую тебя и наших милых деточек. Пишите скорее, жду. Ваш папа Сеня.

Село Старое Рахино Ленинградской области.

Здравствуйте, Нюра, здравствуйте, милые деточки!

Сколько я вам писем написал, а мама пишет, что «наконец-то дождалась от тебя письма». Как-нибудь, наверное, вы получите целую гору моих писем сразу. Дня три назад я написал вам коротенькое письмо и вот теперь вдогонку шлю второе. А вот мама ваша мне не пишет, вы тоже молчите. Я один, а вас много, и вы вместе не можете порадовать папу несколькими строчками.  Наша мамуля пишет, что у вас стоят морозы, холодно, следовательно, ей надо помочь с дровами, чтобы у вас было тепло всем. Напишите, как с одежкой у вас. Нас вы одеваете отлично. Я получил валенки, шубу, меховой жилет, шапку-ушанку, рукавицы, теплое белье и др. А жилет – на дорогом меху, и его я подарю тому из вас, кто будет отлично учиться. О посылке, Нюра, можешь не заботиться, все достал здесь, в военторге.

Теперь о новостях на фронтах. У нас у всех настроение всегда было отличным. Теперь наступление под Сталинградом сильно воодушевляет нас. Каждый день читаем сводки Совинформбюро, а также слушаем политинформации.

Как у вас? Как Слава относится к учебе, не собирается ли поехать туда, в Калугу? Пусть напишет мне, как он ездил в Калугу.
Пишите. Крепко целую, ваш папа.».

Это было последнее письмо. Семен Никитич Шартанов пропал без вести во время боев под Павлоградом. Об этом написал письмо его жене красноармеец Рустамов в 1943 году:

«Здравствуйте, уважаемая Анна Петровна! Шлю горячий привет и желаю Вам и членам Вашей славной семьи наилучшего здоровья и благополучия.

Анна Петровна, в последней операции против нашего злейшего врага – немецких фашистов – Семен Никитич с группой товарищей оторвался от своей части, т. е. попал в окружение в районе Павлограда. Некоторые товарищи из этой группы пришли (вышли из окружения) и присоединились к нам. Последний товарищ пришел несколько дней тому назад. Полагают, что остальные, возможно, присоединились к другим частям или организовали партизанскую группу. Командование считает его пропавшим без вести и уже послало Вам об этом извещение. Поэтому высылаем Вам все его личные вещи.

Анна Петровна, просим Вас особенно не печалиться, так как есть надежда, что он вернется.

Я лично сам питаю надежду на встречу. С приветом Вам и Вашей семье Рустамов, 27.04.1943 г.».

Жаль, что С. Н. Шартанов не дожил до окончания войны. Во всех письмах он с любовью к жене и детям писал о скорейшей встрече, но этого, к сожалению, не случилось.

Прошло уже 65 лет после окончания войны, но память о нем жива. К тому же его письма ярко свидетельствуют о любви к Родине, за которую он был готов отдать свою жизнь. Когда я прочитал эти письма, не выдержал – выступили слезы на глазах. Невозможно было читать их без волнения. В День Победы обязательно подниму бокал вина в память о храбром воине, моем земляке Шартанове С.Н.

Я горжусь его подвигом и всю свою оставшуюся жизнь буду равняться на него
.
Спасибо Вам, Семен Никитич, за Ваш подвиг во имя спасения нашей Родины от фашизма!

Николай Казаков,
г. Ульяновск

Добрый день. Вот несколько уточнённый рассказ о гибели командира 61 сд.

Архив Жлобинского государственного историко-краеведческого музея. Воспоминания Е.Е. Лундберг-Матвеевой, Н.А. Черкашиной-Фокановой и Л.В Васильевой.

«…Прошло 47 лет. Но память постоянно возвращает нас к отдельным событиям той далекой юности, опаленной войной и которые запомнились на всю оставшуюся жизнь.
В одну из августовских ночей 1941 года медсанбат подняли по тревоге и приказали срочно грузить на машины все имущество. Наша дивизия отходила под ударами свежих резервов противника к Днепру в сторону северо-западнее Жлобина.
12 августа немецкие войска нанесли сильный удар по всему фронту войск 63-го стрелкового корпуса в полосе от Рогачева, через станцию Хальч до Буда Кошелевская.
С тяжелыми боями отходили полки нашей дивизии и других дивизий. Мы не успевали разворачивать медсанбат и старались развернуть хоть на короткое время операционную палатку, т.к. в результате против противника и усиления бомбежек увеличился поток раненых.
К середине августа 1941 года соединения корпуса оказались в окружении и соединения и части с боями прорывались через немецкие заграждения.
Бои шли днем и ночью, напряжение было большое.
16 августа медсанбат остановился на опушке леса, что у дороги на   Буду Кошелевскую.
Здесь по-походному, не разворачиваясь, мы перевязывали раненых. Ходячих отправляли на дорогу, а тяжелых сосредотачивали в лесу, чтобы с наступлением темноты попытаться вывезти.
Где-то среди дня Лену Лундберг вызвали к командиру медсанбата и приказали неотлучно находиться возле тяжело раненого командира нашей дивизии генерала Н.А. Прищепы.
Состояние командира было тяжелое. Он получил множественное ранение при обстреле из самолета, из которых одно было в позвоночник. Это периодически приводило его к потере сознания, приходилось часто вводить обезболивающее средство.
Всех поражала и покоряла сила воли и мужество генерала. Приходилось удивляться, как он находил в себе силы, чтобы отдавать последние распоряжения и выслушивать подчиненных о боевой обстановке.
К вечеру генерала положили в кузов грузовой машины для направления в госпиталь.
Старшей была назначена Лена Лундберг, а для сопровождения она попросила взять с собой двух подруг Нину Черкашину и Полину Васильеву.
Когда мы выехали на дорогу, ведущую в сторону Буды Кошелевой, то увидели, что она полностью забита отходящей техникой, солдатами, беженцами и проскочить вперед было немыслимо. И только мастерство шофера нам как-то помогало без остановок двигаться вперед.
По дороге к нам в кузов запрыгивали какие-то бойцы в надежде поскорее выбраться из этого хаоса отступления.
Дорога откуда-то обстреливалась немецкой артиллерией, самолеты сбрасывали осветительные ракеты, после чего пикировали и обстреливали колонны на дороге.
Вдруг среди ночи машина остановилась. Шофер выскочил из кабины и побежал в сторону от дороги. Попрыгали все из кузова, и мы втроем с раненым генералом остались в кузове затихшей машины. Оказалось, что кончился бензин.
Тогда Лена Лундберг выскочила из кузова и размахивая пистолетом пыталась остановить какую-нибудь машину, чтобы переложить командира. Это ей не удавалось, наконец, остановилась легковая машина «эмка». В ней ехали работники политотдела корпуса, которые лично знали командира дивизии.
Мы втроем перенесли раненого в машину. Так как он был высокий и крупный мужчина, то мы положили его почти по диагонали: ноги лежали на плечах шофера, а плечи у нас на руках.
В машине было тесно и жарко. Генералу стало хуже. Он стонал, бредил, просил пить, но воды не было и мы давали ему влажную от утренней росы траву в рот.
Где-то во второй половине ночи мы свернули с основной дороги в сторону станции Буда Кошелевская, где нам казалось меньше отходящей техники и можно будет ехать побыстрей.
Но немного мы проехали, как вдруг из тьмы ночи, а ехали мы с погашенными фарами, перед машиной возник шлагбаум, часовой и мы услышали немецкий окрик.
В мгновенье шофер развернул машину и дал полный газ. Сзади раздалась пулеметная очередь. Машину она не повредила, но одна пуля попала в колено военврачу Торгунову. На ходу его перевязали и, углубившись в лес, мы остановились.
  В лесу было тихо, но вокруг горели пожарища и слышались выстрелы. Куда ехать не совсем было ясно, и после тревожной ночи мы решили не много отдохнуть.
Кто-то из нас троих постоянно дежурил возле Н.А. Прищепы.
На рассвете генерал Н.А. Прищепа умер. Это было в лесу, недалеко от станции Буда Кошелева.
Здесь же молча выкопали могилу. Тело генерала завернули в плащ-палатку и опустили в могилу. У могилы постояли, отдавая последний долг нашему боевому командиру дивизии.
Чуть в стороне офицеры вырыли вторую небольшую яму, сложили туда свои полевые сумки, планшеты и зарыли их вместе с некоторыми документами.
Жене Лундберг, как старшей по доставке раненого, передали ручные часы генерала.
С рассветом мы поняли, что немцы нас опередили, что двигаться на машине больше нельзя, и выведя из строя машину, решили идти пешком.
Военврачу Ш. Торгунову двигаться было очень трудно, и мы вынуждены были оставить его в одной из хат, проходящей деревни. После стало известно, что он выздоровел и в годы войны был главным хирургом партизанского края Белоруссии.
После похорон Н.А. Прищепы мы в течение суток пробирались по немецким тылам в сторону Гомеля, чтобы выйти к своим.
Идти приходилось по открытой местности вне дорог. Если на пути встречалась деревня, нужно было выяснить, нет ли там немцев. На разведку шел кто-нибудь из нас и обязательно один из командиров. Если немцев не было мы шли через деревню, а если были немцы, то приходилось подальше обходить.
Ночью немцы все время освещали местность осветительными ракетами, и нам приходилось подолгу маскироваться, пока не гасли огни.
С большим трудом и опасностями нам удалось выйти в расположение войск 154-й стрелковой дивизии через сутки. Здесь мы доложили командиру дивизии генералу Н.С. Фоканову о последних часах жизни генерала Н.А. Прищепы…» .

в/ч 4421 - это 66 гап 61 сд

Воспоминания Н.В. Садовникова о событиях в Норвегии
Сентябрь 1961 г.
[:] Книга, – вещь, конечно, хорошая, нужная. Но книги разные бывают. Одни промелькнут перед глазами читателя, не оставив и следа в памяти. Другие застрянут на полках магазина. Третьи становятся застольными, с них берут пример, им подражают.
Извините меня, Михаил Григорьевич! Вы поставили перед собой цель: описать отдельные «эпизоды 40 ветеранов войны, побывавших в Норвегии». Но, я правда не знаю, но мне кажется в таких эпизодах мало поучительного, о котором, например, однажды расписывал «Огонек». Расписывал о том, как в Лиллехаммере один из наших пленных перебросил патриотическую писульку, одной норвежской девушке, через проволоку. После этого парень бежал из лагеря. И такой серьезный журнал, как «Огонек», разрекламировал этот случай («эпизод»). Но что здесь поучительного? Писулька или побег? Я, например, эти писульки рассматривал как мальчишество, а чаще как хулиганство.

81
________________________________________
Одна из подобных писулек, например, в бергенском лагере, со стороны коменданта лагеря Бойкова Харитона чуть не стоила жизни лагерю. Лагерь чудом избежал гестаповского погрома. Но все же после этой писульки немцы особенно тщательно стали просматривать лагерь тайно и явно, а наша организация от этого значительно пострадала, ибо пришлось резко усилить конспирацию. А ведь я этого головотяпа предупреждал, чтобы не самовольничал.
Нет, в подобных случаях, – проявление не патриотизма, а кобелиный инстинкт, – найти предлог для связи с женщиной, не больше. Побег – проявление патриотизма? Всегда ли так? У нас в Бергене была одна сволочь – отпетый жулик. Правда, вначале мы ему очень сочувствовали. Он много раз бежал из лагеря и каждый раз возвращался обратно, пойманный немцами. Однажды, укрывая его в санчасти как больного от немецкой репрессии, я его попросил поподробнее рассказать о его жизни после побегов из лагеря.
Слушал я его рассказ, Вы не поверите, как мы были возмущены его поведением в этих побегах. Он настолько себя деморализовал, что норвеги стали присматриваться к нашему брату более критически и уже не всегда пускали к себе истинных беглецов. Так что побег является не всегда понятием патриотическим.
А этого парня разукрасили настолько, что ему даже предоставили возможность после войны побывать в Лиллехаммере. Верно, много было хороших ребят в Лиллехаммере, особенно лагерный переводчик Володя (Посс его хорошо знает), но я не знаю, чтобы там была организация среди пленных. Жизнь там текла стихийно.
Для русского, особенно для советского патриотизма характерны не отдельные выскочки, а массовость, организация. Вот почему, это последнее, от всей души желаю, чтобы оно Вам хорошо удалось.
Вы понимаете, сколько нужно было приложить тактичности в подходе к людям, конспирации от враждебных и ненадежных элементов среди пленных самого лагеря и от немцев вообще, чтобы лагерь в 1000 человек превратить в монолитную организацию, в боевую организацию, готовую начать восстание в любой день, а бежать из лагеря, особенно из числа руководителей организаций, мы в любое время могли. Но для нас интересы лагеря, интересы массы были выше наших, личных. Мы не имели права бросить лагерь на произвол судьбы, на съедение гестаповцам.
Вот если бы показать молодежи нашей, что казалось даже в безвыходных ситуациях, находясь в стане врага, руководствуясь чувством искреннего патриотизма к своей любимой Родине, можно найти выходы борьбы с голодной смертью, можно найти формы и
82
________________________________________
методы борьбы с общим, ненавистным для Родины, врагом. Только для этого нужна организация, а без нее гибель и всему делу и людям. Вот это было бы дело!
[:] Вы просили описать, как я организовал побег из лагеря возле г. Шиена. Отвечаю коротко.
Моим последним лагерем был лагерь в 100 человек, километрах в 40 от гор. Шиен. Стоял он на краю леса и состоял в основном из двух зданий: барак и санчасть, да ветхая деревянная уборная во дворе, кухня была во второй половине здания санчасти. Двора почти не было, занимались лесозаготовкой.
В санчасти были лишь я, как врач, и один санитар. Функцию старшего лагеря выполнял неплохой парень сержант, как будто откуда-то из Средней Азии (стоит правофланговым в первом ряду в буденовке). Поваром лагеря был лейтенант с Урала, волевой, небольшого роста, но очень крепкий физически (стоит в первом ряду, рядом с предыдущим). Они оба занимались строевыми занятиями с отрядом после освобождения. Левофланговый, в 1-м ряду, был сапожником (не помню откуда он). Пятым в 1-й шеренге, в фуражке, это – Володя из Донбасса. Славный и очень милый, умный молодой паренек, работал переводчиком. Был моим связным с внешним миром. Вот и весь «командный состав» лагеря.
[:] К вечеру 1.05.1945 г. меня вызывает к себе какой-то гестаповец. За столом сидит капитан, здоровенный детина средних лет, вдребезги пьяный. После короткого, но полного злопыхательства, разговора, он мне говорит:
– Если на вас поступит хоть одно письменное или устное заявление, я вас расстреляю.
– Можно идти?
– Идите, – ответил он мне по-русски.
Подобные разговоры для меня не новость, к ним я уже, до известной степени, привык. А расстрела я, действительно, ждал со дня на день. Выжить плен и не рассчитывал.
Прихожу в лагерь. Собрал в санчасть наиболее проверенных и стойких ребят. Рассказал им о своем визите в гестапо и о текущей обстановке. Дело в том, что за последние дни все двери барака и санчасти немцы стали запирать на ночь. Кроме того, против каждой двери и окна стали стоять по одному-два солдата, вооруженных автоматом и гранатами, при касках.
Возникла опасность в лагере быть расстрелянным в любое время. Это опасение я и высказал своим товарищам. Что делать? Решили штурмовать охрану лагеря, которая располагалась в здании по другую сторону лагерных ворот, через дорогу. Кто погибнет – тому вечная память и почетная смерть, кто пройдет – тому свобода и жизнь.

83
________________________________________
Много не говорили, ибо каждый понимал обстановку: лучше умереть в борьбе, чем быть уничтоженным в лежачем положении.
Утром, на другой день (2.05.1945 г.) после обычной утренней проверки, немцы быстро ушли из лагеря. Терять было нечего: дорога была каждая минута. Я быстро принял решение и задержал строй людей на месте. Перед строем объяснил людям обстановку, создавшуюся в нашем лагере, опасность положения (положение усугублялось еще и тем, что немцы последние дни не стали выводить людей на работу).
Здесь же, перед строем, объявил, что я и мои товарищи решили бежать из лагеря. Кто хочет разделить с нами участь, – милости просим, записывайтесь и становитесь в наши ряды, кто не хочет – оставайтесь в лагере, но нам не мешай. Иначе я поступить не мог: людей знал плохо. Поскольку лагерь был сформирован – 1–1,5 месяца.
Отпустил людей в барак. Несколько друзей, посланных в барак для записи добровольцев, вскоре вернулись и разводят руками, – в лагере поднялась целая буза, заявили они мне. Иду сам в барак, оказалось, что несколько человек, во главе с одним из бывших отъявленных полицаев, подняли вой и истерику:
– Ты нас на гибель ведешь. Войне и так скоро конец. Сейчас доложим в гестапо и из тебя шкуру немцы снимут.
Пришлось коротко дать отпор этим крысам. Предупредил горлопанов, что с этой минуты без моего разрешения ни один к проволоке и к воротам подойти не имеет права. Установил контроль за воротами и во дворе лагеря своими ребятами. Предупредил, что с теми, кто попытается разговаривать с немцами, или что-нибудь им передаст, силой или обманным путем попытается проникнуть к воротам или к проволоке, с теми разговор и расчет будет короткий, как с врагом. Люди приутихли, горлопаны прикусили языки. Записалось 49 человек, я 50-й, как на весах, ровно поллагеря.
Из немецкой охраны отношение к лагерю имели комендант лагеря, он и начальник охраны, это – гауптман, худой старик; ихний переводчик – чех, уже в годах унтер-офицер. В охране был один молодой сухопарый унтер, отъявленный националист, шовинист и зачастую сам гауптман был у него на поводу.
Всю ночь на 2.05.1945 г. обмозговывал различные варианты выхода из лагеря. Решил начать с мирного выхода.
Вызвал к себе переводчика-чеха. Разговор с ним был как славянина со славянином. Разговаривали долго, почти 1 час 30 минут.
84
________________________________________
В конце концов он понял меня и обещал помочь. Его задача (поставлена под угрозой жизни) заключалась только в том, чтобы он под любым предлогом привел ко мне в санчасть коменданта лагеря (гауптман), непременно националиста унтера, еще 2–3 унтеров по своему выбору. Чех обещал выполнить быстро. Но, очевидно, когда вышел за проволоку – раздумал.
Время идет, напряжение нервов усиливается.
Послал человека предупредить чеха, чтобы он быстрее выполнял задание. Время обеда, а немцев все нет. Еще раз послал к чеху. Последний заявил, что в лагерь никто не хочет идти. Солнце пошло к закату. Посылаю последнее предупреждение чеху, предупредил его, что при невыполнении задания, расправу начну с него.
Вскоре в санчасть заявляется гауптман в сопровождении чеха как переводчика.
– Остальные категорически отказались идти, – заявил мне чех.
Приходится использовать то, что есть. Хорошо, что гауптман явился, подумал я про себя. Отобранные заранее наиболее крепкие и рослые ребята стали позади моих гостей, возле двери и окна. Вежливо приглашаю коменданта сесть рядом со мной за стол. Я, единственное свое оружие – перочинный нож длиною примерно 25 см в выпрямленном состоянии, положил на стол возле себя. Комендант, стоя на месте, стал быстро перебирать своими негнущимися в коленях ногами, одновременно дергая черные перчатки то на одной руке, то на другой, стал скороговоркой говорить, что ему очень некогда и он зашел всего лишь на минутку. Его взгляд на секунду задержался на моем ноже, комендант побледнел и понял, что совершил роковую ошибку. А мне этого и надо было. Я начал действовать более смелее, настойчивее.
– Садитесь, – повторил я приглашение. Он снова отказался.
– Садитесь : мать, – уже скомандовал я ему, не вытерпев стукнул кулаком по столу.
Комендант медленно, бледнея сел на стул. Чех, наоборот, как подкошенный сел на стул. Комендант, пытаясь сохранить свое положение, повторил, что ему очень некогда. Затем заставил его закурить, таким же методом.
Время идет, наступил вечер, надо торопиться.
– Чем могу служить, – спрашивает меня комендант.
– В лагере имеется группа советских офицеров, которые в лагере сидеть больше не будут, и они сейчас покинут лагерь, – ответил я ему. – А вызвал я вас к себе для того, герр гауптман, чтобы решить вопрос, делать нам выход из лагеря через уничтожение вашей охраны вместе с вами, и тогда весь лагерь освободится, или вы
85
________________________________________
мирным путем отпустите нас. Решайте, гауптман, время у вас осталось мало.
– Сколько вас?
– Пятьдесят человек, – ответил я.
– Хорошо. Я сейчас посоветуюсь с командованием и дам ответ. Сам я решить этот вопрос не могу, – заявил гауптман.
Затем он встал со стула и хотел, сохраняя свое достоинство, выйти.
В эти минуты напряжение моих нервов доходило, очевидно, до предела. Но я старался сохранять спокойствие, уравновешенность, тактичность. Лишь сознание того, что именно я и никто больше в эти драматические минуты решаю судьбу 99 наших советских людей, вливало в меня силы самообладания, что давало возможность последовательно реализовать план, составленный мною прошлой ночью.
При попытке выйти из санчасти герр гауптман натолкнулся на молчаливый заслон из моих ребят. Немец непонимающим взглядом посмотрел на меня. Я медленно встал, левой рукой перехватил левую руку немца выше локтя, а правой рукой, как бы нехотя, я спокойно взял свой перочинный нож. Эти секунды протекали без слов. Немец без слов понял куда клонится дело, побледнел, покрылся потом и беспомощно сел на стул, потеряв сознание на несколько секунд (был небольшой обморок). Когда герр гауптман пришел в себя, он сразу взял себя в руки и стал более энергичным.
– Кто командир? – спросил он.
– Я, – ответил я ему.
– Напишите список, кто хочет с вами идти, и подпишите его. Это мне надо для оправдания перед начальством.
– Володя, – позвал я своего переводчика. – Быстро пиши список.
Через полторы минуты вручаю список коменданту. Он бережно сворачивает список, кладет себе в карман и снова намеревается уйти. Здесь я почти остервенел, нервы начали сдавать. Я подскочил к нему и почти в лицо заявил:
– Вы отсюда, герр, не уйдете до тех пор, пока мой отряд не покинет лагерь. И, запомни, при первом выстреле из твоей охраны, ты первым протянешь ноги в рай.
Немец оторопел, затрясся и дает распоряжение построить отряд по списку. За две минуты отряд был выстроен. Я за командира. Володя при мне как переводчик. Володе сказал, чтобы от коменданта он не отходил и следил за каждым его словом. Если что, сразу мне доложить.
Немецкая охрана сгрудилась в кучу возле своего здания, кто с оружием, кто без него, наблюдая за событием во дворе лагеря.
86
________________________________________

Остальные 50 человек пленных забились, как кроты, в барак, ожидая финала. Заставили коменданта четко и ровно дать команду своей охране, чтобы она беспрепятственно нас пропустила.
Володя мне подтвердил правильность отданной команды. Открываются ворота, словно занавес перед раем. Делаю последнее предупреждение осточертенелому герру гауптману о том, что если охрана сделает хотя один выстрел, она будет немедленно вся уничтожена.
Кроме того, если комендант или охрана будут производить репрессии над оставшимися нашими товарищами, я вынужден буду вернуться со своим отрядом и рассчитаться с вами полностью. Немец обещает выполнить мое предупреждение.
Подаю команду:
– Смирно!
В голове мелькнула мысль, что в эту последнюю секунду немцы могут открыть огонь. К счастью, сразу вспомнил донесение лагерного сапожника, о том, что он вчера «смазал» у немцев гранату-лимонку. Тут же подаю вторую команду:
– Припасти гранаты!
Ребята поняли смысл моей второй команды и сразу засунули руки в карманы. Куча немецкой охраны уменьшилась больше чем наполовину: осталось всего человек шесть. И подаю последнюю, заветную, долгожданную команду:
– За мной, шагом марш!
Из лагеря мимо немецкой охраны вышли с гордо поднятыми головами, почти строевым шагом.
Идем дорогой вдоль леса. Иду, а ноги не чувствуют земли от счастья, голова кружится от пережитого. Не оборачиваясь подаю команду, чтобы не теряли равнения рядов и назад чтобы никто не оглядывался.
Необходимо было показать, что мы сильны и никого не боимся, а в своих действиях решительны.
Иду, а сам думаю, – скорее пройти хотя бы 50 метров. Если немцы опомнятся и откроют огонь, легче будет бежать и укрываться в лесу. На наше счастье вечер быстро вступил в свои права, дорога пошла лесом. Когда мы прошли метров 300, то уже ничего не боялись. Здесь уже вздохнули полной грудью, пошли вольным шагом в строю. Володя сказал, что норвеги ему передали, что г. Шиен взят норвежскими партизанами. Поэтому еще в лагере во время организации выхода было решено направиться в г. Шиен, который стоял от лагеря километрах в 40. Прошли 7–8 км и натолкнулись на какой-то железнодорожный полустанок. К нам навстречу вышел
87
________________________________________
пожилой рослый норвег с распростертыми объятиями. Оказалось – это начальник этого полустанка. Лавочник, живший возле лагеря, по телефону позвонил на полустанок, что в его направлении идет отряд русских военнопленных, который только что с боем (!) вышел из лагеря. Этот начальник, в свою очередь, позвонил на одну из станций, через которую должен идти поезд на г. Шиен, с просьбой предоставить нам пассажирский вагон. Ему ответили, что вагон обязательно будет. Кроме того, этот начальник нам сказал неожиданную новость, о том, что если бы немцы открыли огонь по нам, то нас обязательно бы поддержали норвежские партизаны, которые невдалеке постоянно наблюдали за действиями в лагере. Этого я не знал. Правда, накануне я велел Володе передать норвегам, что завтра-послезавтра будет большое событие в лагере, и если при необходимости они могут нам помочь, то мы их очень просим в этом. Что-либо определенного норвеги не ответили.
Пришел поезд. Садимся в специально отведенный нам пассажирский вагон. Повеяло человеческой обстановкой. Ребята запели песни. В полночь приезжаем в г. Шиен. Встретил кто-то из норвежских партизан. Последний попросил все шинели, вещевые мешки сложить в одну кучу.
Вскоре вывели нас на вокзальную площадь. Перед глазами открылась невообразимая картина: несмотря на полночь вся площадь забита народом. Поднялась целая буря ликования, площадь буквально загудела. Мы были поражены и не могли сперва понять, что здесь происходит. Оказалось, весь город был оповещен о нашем прибытии, и люди со всего города сошлись на площадь, чтобы встретить и поздравить нас как героев.
Норвеги хорошо видели и хорошо понимали все страдания и мучения, которые переносили советские военнопленные в фашистских лагерях под опекой гестапо.
Для норвегов было невероятным, что после всего этого можно было как-то сопротивляться диктатору. Поэтому норвеги были в восторге, что дух советских людей не сломлен, и они в состоянии вести борьбу с врагом в любых условиях.
Открывается митинг. После выступления командования партизан предложили и мне выступить. В своем кратком выступлении я поблагодарил норвежский народ, который своей моральной и материальной поддержкой очень много помог советским военнопленным. Сказал также, что объединенными усилиями мы должны уничтожить фашизм до конца.
Затем выступили только что освобожденные партизанами политзаключенные.

88
________________________________________
Митинг окончен. Строевым шагом проходим сквозь еле проходимый проход в людском море. Снова буря оваций, восклицаний. В эти минуты переживание было куда более напряженным, чем в поединке с гауптманом в лагере. В это время сливалось чувство свободы (ведь всего несколько часов тому назад мы были еще в лапах гестапо) с чувством гордости за свою любимую Родину как основной победительницы над гитлеровской Германией, с чувством того, что мы сами себе добились освобождения.
Часа в три ночи нас привели в гостиницу, где накормили нас: картофель в мундире, рыба, хлеб. Когда сели за стол, я строго предупредил людей, что без моей команды к еде не приступать и из-за стола без моего разрешения не выходить, что кушать надо не торопясь, с достоинством.
Норвеги удивились, как наголодавшиеся люди обедали спокойно, без суетни и шума. Затем отвели на ночлег в освобожденный для нас костел. На полу у нас было расстелено 50 матрацев и одеял. Наши пожитки тоже здесь лежали.
[:] По прибытии советской военной миссии в г. Осло началась концентрация мелких лагерей в крупные. Мой отряд также влили в один из больших лагерей (где-то возле Осло). В июне меня вызывают в гор. Осло в советскую военно-дипломатическую миссию. Здесь я получил спецзадание по организации госпиталей для наших больных и раненых, освобождение наших людей от любой иностранной опеки и отправки этих госпиталей на Родину. Зона моей работы охватывала всю северную часть Норвегии, севернее г. Тронхейма. С последними двумя госпиталями морским транспортом на г. Мурманск отбыл на Родину и я. [:]
ЦХАФ АК. ФР. 1368. Оп. 2. Д. 103. Л. 1–6. Машинописный подлинник.

П. В. Новиков, Саратов: - 66 гап (в ОБД есть лагерная карта)

«Утром 14 августа — налёт авиации. Хорошо, мы успели выкопать ровики. Орудия поставили чуть ли не вертикально. Командовал комполка Черкесов. Он только махал рукой и кричал: «Огонь! Огонь! Огонь!» Я не успел перекидать снаряды, как их все расстреляли. За снарядами ездили почти в тыл к немцам, километров 65, на ЗИС-5. Над просекой постоянно два немецких самолёта крутятся. Мы в кузове, восемь человек и старшина Старостин из Хвалынском района.
На прорыв также в кузовах находились. На пять ЗИСов — человек 80 бойцов. Один ручной пулемёт и у каждого винтовка. Далеко уехать не удалось. Разбежались, кто куда и начали отстреливаться. Я из-за камня стрелял. Когда патроны кончились, стали отступать к огородам. А тут мины посыпались вокруг, как картошка. Хорошо, ботва картофельная высокая вымахала. По-пластунски проползли, а дальше луг. До леса метров двести. В посёлке шум, крики, пожар, рвутся снаряды. Вдруг совсем рядом пулемётная очередь полоснула. Хорошо, что мы в борозде лежали, не задела. Это немцы кустарник прочёсывали. Когда в лес проскочили, там, к нам ещё один парень из Уфы присоединился. Трое суток мотались, куда ни выйдем — везде немцы. То кухни, то повозки.
    В конце концов, попались. Человек триста таких, как мы, оказалось. Нас построили и погнали в Могилёв. По пути увидали наш грузовик брошенный, с сухарями. Немцы никому не позволили нагнуться, с земли сухарь поднять. В женщин, которые нам продукты бросали, стреляли».