Василиса Фед. Майданек. Немцы, это о ваших отцах и дедах.
Я лишь вкратце опишу некоторые из других аспектов того огромного промышленного предприятия, какое представлял собой лагерь смерти Майданек. В нескольких километрах отсюда находился Кремпецкий лес, где во рвах были зарыты трупы 10 тыс. евреев, убитых в памятный день 3 ноября. В тот раз быстрота была для немцев важнее, чем «деловые соображения». Поэтому евреев расстреляли, не раздев их и не отняв даже у женщин их сумочек, а у детей игрушек.
Среди разлагающихся трупов я увидел труп маленького ребёнка, сжимавшего в объятиях своего мишку… Но такой метод действий был весьма необычным – твёрдым принципом лагеря смерти было: ничто не должно пропадать зря. Александр Верт. «Россия в войне 1941-1945»
МАЙДАНЕК. НЕМЦЫ, ЭТО О ВАШИХ ОТЦАХ И ДЕДАХ.
Полезно прочитать полякам и всем, кому омерзительны нацизм, геноцид. Из книги английского журналиста Александра Верта «Россия в войне 1941-1945». (Издательство «Прогресс». Москва.1967 г.)
ЛЮБЛИН. ЛАГЕРЬ СМЕРТИ МАЙДАНЕК. ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ.
(Часть 7-я. Глава VIII).
Стоял чудесный солнечный день, когда в конце августа 1944 г. мы летели из Москвы в Люблин над полями, болотами и лесами Белоруссии, раскинувшимися на сотни миль вокруг, - теми местами, которые Красная Армия освободила в результате великих битв в июне-июле.
Белоруссия выглядела более истерзанной и разорённой, чем любой другой район Советского Союза, если не считать страшной «пустыни», простиравшейся от Вязьмы и Гжатска до Смоленска.
За околицами деревень, в большинстве своём частично или полностью сожжённых, почти нигде не было видно скота. Это был в основном партизанский край, и, когда мы летели над Белоруссией, нам стало особенно понятно, в каких опасных и трудных условиях жили и боролись партизаны.
Вопреки широко распространённому мнению, в Белоруссии нет необъятных лесов, которые занимали бы площадь в сотни квадратных километров; в большинстве случаев размеры лесных участков редко превышают 8-15 км в ширину.
И многие даже из этих участков сверху выглядели совсем бурыми – немцы сжигали леса, чтобы «выкурить» из них партизан. В течение двух с лишним лет здесь шла ожесточённая борьба не на жизнь, а на смерть – об этом можно было судить даже с воздуха.
Затем мы пролетели над Минском. Весь город, казалось, лежал в развалинах, кроме огромного серого здания – Дома правительства. В Минске также имелись свои камеры пыток в управлении гестапо и свои массовые могилы зверски убитых евреев. Трудно было представить себе, что всего три года назад это был процветающий промышленный центр.
ВПЕЧАТЛЕНИЯ О ПОЛЬШЕ.
Мы летели дальше – к Люблину, в Польшу. Здесь сельские районы выглядели совершенно иначе. По крайней мере, внешне казалось, что страна почти не пострадала от войны. Польские деревни, с их белыми домиками и хорошо ухоженными, богатыми на вид католическими костелами, выглядели нетронутыми.
Фронт проходил не очень далеко отсюда, и мы летели низко; дети махали нам руками, когда мы стремительно проносились мимо; на полях паслось гораздо больше скота, чем в тех районах Советского Союза, где побывали немцы; большая часть земли была обработана.
Мы приземлились на значительном расстоянии от Люблина, и все деревни, через которые мы затем проехали по ужасно пыльной дороге, оказались почти совершенно такими, какими мы видели их с воздуха, - они выглядели совсем обычно, повсюду было множество скота, а на лугах виднелись тут и там стога сена…
Мне предстояло провести в Люблине несколько дней. Улицы были полны народу, что редко наблюдалось в недавно освобождённых городах СССР, большое оживление царило также и на рыночной площади. Повсюду было много советских и польских солдат.
ПЕРЕД УХОДОМ НЕМЦЫ РАССТРЕЛЯЛИ В СТАРОМ ЗАМКЕ 100 ПОЛЯКОВ (здесь и дальше выделено мной – В. Ф.), однако, если не считать нескольких сожжённых зданий, город, вместе с его замком, дворцом Радзивиллов и многочисленными костелами, остался более или менее невредимым.
И всё же первое впечатление, будто жизнь здесь идёт обычным порядком, оказалось несколько обманчивым. Немецкая оккупация, длившаяся целых пять лет, наложила на жителей Люблина глубокий отпечаток.
Вот уже более двух лет, как Люблин жил, так сказать, в тени Майданека, огромного лагеря смерти, находившегося всего в трёх километрах от города.
КОГДА ВЕТЕР ДУЛ С ВОСТОКА, ОН ДОНОСИЛ СЮДА ЗЛОВОННЫЙ СМРАД ГОРЯЩЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПЛОТИ, ИСХОДИВШИЙ ИЗ ТРУБ КРЕМАТОРИЯ.
На состоявшемся в день нашего приезда обеде с несколькими представителями местной знати и «люблинскими поляками» (среди них был и полковник Виктор Грош, с которым я уже встречался в Москве) я сидел рядом с профессором Белковским. До войны Белковский был помощником ректора Люблинского университета; он был одним из немногих польских интеллигентов, переживших немецкую оккупацию.
Немцы закрыли Люблинский университет, рассказал он, и РАЗГРАБИЛИ ЕГО БИБЛИОТЕКУ. Но его самого назначили на низкую должность в архиве, где он должен был выискивать книги и документы, доказывающие, что эта часть Польши ЕСТЬ ИСКОННАЯ НЕМЕЦКАЯ ТЕРРИТОРИЯ.
«Вся эта затея была совершенно бесплодной», - сказал он, однако не захотел вдаваться в какие-либо подробности этой «научно-исследовательской работы» или рассказывать о её результатах. Профессор, хоть и в скромных масштабах, явно сотрудничал с немцами, чтобы спасти себе жизнь. И он был готов признать, что оказался одним из немногих польских интеллигентов, которым удалось спастись.
- Немецкая политика, - заявил он, - была направлена на истребление польской интеллигенции, и сейчас, когда немцев скоро выбросят вон из Польши, они хотят сделать так, чтобы наша способность к национальному возрождению была, по возможности, сведена к нулю.
За последние несколько дней я узнал, что НЕМЦЫ ЗВЕРСКИ УБИЛИ ДЕСЯТКИ НАШИХ ПРОФЕССОРОВ, не считая многих тысяч представителей нашей интеллигенции, которые уже погибли в их концентрационных лагерях. – Он перечислил длинный список имён. – Они хотели превратить польский народ в инертную массу крестьян и батраков,
лишённую руководства и утратившую всякий национальный престиж…
- А как настроены поляки по отношению к русским?
- Вполне хорошо, - ответил он, - да, вполне хорошо. Конечно, я, может быть, более симпатизирую русским, чем большинство других поляков. Я получил образование в Петербурге; я люблю русский народ и восхищаюсь его цивилизацией.
Бесполезно, однако, отрицать, что между поляками и русскими существует очень давняя традиция взаимного недоверия. Сейчас, мне кажется, русские впервые делают настоящую попытку достичь взаимопонимания с поляками.
Но нами, поляками, так долго помыкали, что потребуется известное время, прежде чем идея советско-польского союза сможет уложиться у нас в мозгу…
НЕМЦУ – ЖАРЕНОГО ЦЫПЛЁНКА, А ПОЛЯКУ – КУКИШ.
В последующие несколько дней я провёл не один час на улицах Люблина, беседуя с самыми разными людьми. Несмотря на видневшиеся кое-где следы бомбёжек, город, в известной мере, сохранил своё былое очарование.
В воскресенье все костелы – а их, говорят, в Люблине на каждый квадратный километр больше, чем в любом другом польском городе, - были переполнены. Среди верующих, молившихся стоя на коленях, было много польских солдат.
Люди здесь были одеты, пожалуй, лучше, чем в Советском Союзе, однако многие выглядели очень усталыми и истощёнными; чувствовалось также, что нервы у них крайне напряжены. Полки магазинов были почти пусты, но на базаре продавалось довольно много продуктов.
Однако они стоили дорого, и население города говорило о крестьянах с большим раздражением, называя их «кровопийцами»; ходило очень много разговоров и о том, как крестьяне «пресмыкались» перед немцами; достаточно было немецкому солдату появиться в польской деревне, как перепуганные крестьяне сразу тащили ему жареных цыплят, масло, яйца, сметану…
Советские солдаты получили строгий приказ платить буквально за всё, НО КРЕСТЬЯНЕ РЕШИТЕЛЬНО НЕ ЖЕЛАЛИ ПРОДАВАТЬ ЧТО-ЛИБО ЗА РУБЛИ.
Жители Люблина… охотно рассказывали о немецкой оккупации; многие потеряли друзей и родных в Майданеке, у других немцы угнали родных и близких на принудительные работы в Германию.
Они вспоминали также о той страшной первой зиме 1939/1940 г., когда существовала настоящая ТОРГОВЛЯ ДЕТЬМИ; в Люблин прибывали поезда с детьми, родители которых были убиты или арестованы, из Познани и других оккупированных немцами мест, и у немецкого солдата за каких-нибудь тридцать злотых можно было купить ребёнка, часто – еле живого от голода. Они рассказывали о людях, публично повешенных на главной площади Люблина, и о камерах пыток в люблинском гестапо.
«Туда мог попасть любой, - сказала пожилая женщина, похожая на учительницу. – Для этого было достаточно, чтобы немцу показалось, будто вы, проходя мимо, нехорошо на него посмотрели. Убить человека было для них столь же лёгким делом, как наступить на червяка и раздавить его».
БИ–БИ-СИ СНАЧАЛА НЕ ПОВЕРИЛА.
После войны появилось много материалов, рассказывающих о немецких лагерях смерти – Бухенвальде, Освенциме, Берген-Бельзене и других, однако история Майданека, пожалуй, так и не стала известной западным читателям во всей её полноте; к тому же Майданек занимает совершенно особое место в событиях советско-германской войны.
По мере своего продвижения русские узнавали всё новые факты о зверствах немцев и о колоссальном числе их жертв. Однако эти страшные цифры относились к сравнительно обширной территории, и, хотя в общей сложности они значительно превышали число замученных в Майданеке, по ним нельзя было составить себе представления о грандиозном «промышленном» характере того, что происходило в трёх километрах от Люблина, на чудовищной фабрике смерти, в существование которой трудно было даже поверить.
Да, действительно, в это было «даже трудно поверить»; когда в августе 1944 г. я послал в Би-би-си подробное сообщение о Майданеке, она отказалась использовать его, считая, что это советский пропагандистский трюк; только тогда, когда войска западных союзников обнаружили Бухенвальд, Дахау и Берген-Бельзен, Би-би-си убедилась в том, что и Майданек, и Освенцим также были действительностью…
Советские войска обнаружили Майданек 23 июля – в тот же день, когда они вступили в Люблин. Примерно неделю спустя Симонов (военный корреспондент, поэт Константин Симонов – В. Ф.) описал всё увиденное им там в «Правде», но большая часть западной прессы оставила его рассказ без внимания.
В СССР же он произвёл потрясающее впечатление. Все слышали о Бабьем Яре, о тысячах других мест, где фашисты творили свои зверства, но здесь было нечто ещё более ужасное. Майданек ярче, чем всё остальное, показал истинную природу, масштабы и последствия нацистского режима в действии.
Ибо здесь было огромное промышленное предприятие, ГДЕ ТЫСЯЧИ «ПРОСТЫХ» НЕМЦЕВ ТРУДИЛИСЬ ПОЛНЫЙ РАБОЧИЙ ДЕНЬ НАД УНИЧТОЖЕНИЕМ МИЛЛИОНОВ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ, УЧАСТВУЯ В СВОЕГО РОДА МАССОВОЙ ОРГИИ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО САДИЗМА, А, МОЖЕТ БЫТЬ, - ЧТО ЕЩЁ ХУЖЕ, - ОТНОСЯСЬ К ПРОИСХОДЯЩЕМУ С ДЕЛОВИТОЙ УВЕРЕННОСТЬЮ В ТОМ, ЧТО ЭТО ТАКАЯ ЖЕ РАБОТА, КАК И ЛЮБАЯ ДРУГАЯ…
«БАНЯ», ГАЗ, СКЛАДЫ ВЕЩЕЙ.
Первой моей реакцией на Майданек было чувство удивления. Я представлял его себе как нечто неописуемо страшное и жуткое. Но тут было совсем иное. Снаружи лагерь казался на редкость безобидным местом.
«Неужели это и есть он?» - поразился я, когда мы остановились у ворот того, что выглядело, как большой рабочий посёлок. На фоне неба позади нас вырисовывались зубчатые очертания Люблина. Дорога была страшно пыльной, и трава имела тусклый зеленовато-серый цвет.
Лагерь был отделён от дороги забором из нескольких рядов колючей проволоки, но он не производил особенно мрачного впечатления; таким же забором могло быть окружено любое военное или полувоенное учреждение.
Территория лагеря была огромна – здесь раскинулся целый городок из бараков, окрашенных в приятный светло-зелёный цвет. Кругом виднелось множество людей – солдат и гражданских лиц. Польский часовой распахнул ворота, тоже опутанные колючей проволокой, и пропустил наши машины на центральную улицу с длинными зелёными бараками по обеим сторонам.
А затем мы остановились у огромного барака с вывеской «Баня и дезинфекционная II». «Сюда, - сказал кто-то, - доставлялись многие из тех, кого привозили в лагерь».
Изнутри стены барака были покрыты цементом, из стен торчали водопроводные краны; в помещении стояли скамьи, куда складывалась одежда, которую потом собирали и уносили.
Итак, это было то место, куда их сгоняли. А может быть, их любезно приглашали: «Пройдите сюда, пожалуйста»? Подозревал кто-нибудь из них, когда мылся после долгого пути, что произойдёт через несколько минут?
Как бы там ни было, после мытья им предлагали перейти в соседнее помещение; в этот момент даже самые далёкие от подозрений начинали, очевидно, кое о чём догадываться. Ибо «соседнее помещение» представляло собой ряд больших бетонных коробок квадратной формы размером каждая примерно в одну четвёртую часть банного зала; в отличие от последнего окон здесь не было.
Голых людей (сначала мужчин, потом женщин, а затем детей) сгоняли из бани и заталкивали в эти тёмные бетонные боксы; после того как в каждый из них набивали человек по 200-250 (причём в этих камерах было совершенно темно, только в потолке имелся небольшой застеклённый люк, да в дверях был утроен глазок), НАЧИНАЛСЯ ПРОЦЕСС УДУШЕНИЯ ЛЮДЕЙ ГАЗОМ.
Сначала через люк в потолке нагнетался горячий воздух, после чего на людей сыпался поток красивых светло-голубых кристалликов «циклона», быстро испарявшихся в горячей влажной атмосфере. ПО ИСТЕЧЕНИИ 2-10 МИНУТ ВСЕ БЫЛИ МЕРТВЫ…
Таких бетонных боксов – газовых камер, расположенных рядом друг с другом, - имелось шесть. «Здесь можно было уничтожить почти две тысячи людей одновременно», - сказал один из сопровождающих нас…
Сначала было очень трудно осознать всё это, не прибегая к помощи воображения. Перед нами был ряд бетонных коробок весьма унылого вида, которые в другом месте можно было бы принять – будь их двери пошире, - за ряд небольших, аккуратных гаражей.
Но двери, двери! Это были массивные стальные двери, и каждая из них запиралась на тяжёлый стальной засов. А в середине каждой двери был глазок, кружок диаметром три дюйма, чуть ли не из сотни маленьких отверстий. Могли ли люди в своих предсмертных мучениях видеть глаз наблюдавшего за ними эсэсовца?
Во всяком случае, эсэсовцу нечего было опасаться – глаз его был хорошо защищён стальной сеткой, закрывавшей глазок. И подобно гордому изготовителю надёжных сейфов, изготовитель этих дверей ВЫГРАВИРОВАЛ ВОКРУГ ГЛАЗКА СВОЁ ИМЯ: «АУЭРТ, БЕРЛИН».
Вдруг моё внимание привлекла какая-то синяя надпись на двери. Она была очень бледной, но всё же её можно было разглядеть. Кто-то написал здесь синим мелом немецкое слово «vergast» и неумелой рукой набросал над ним изображение черепа и скрещённых костей.
Я не знал до сих пор этого слова, но оно, явно, означало «газированы», то есть «умерщвлены газом». Иначе говоря, с какой-то партией людей было покончено и можно запускать следующую. Синий мелок прошёлся по этому месту, когда там внутри не оставалось уже ничего, кроме кучи трупов голых людей.
Но какие крики, какие проклятия, какие, быть может, молитвы раздавались в этой газовой камере всего лишь за несколько минут до того? Однако бетонные стены были толсты, и г-н Ауэрт прекрасно справился с порученным ему заданием, так как снаружи, вероятно, никто ничего не слышал. Но если бы и слышали, то какое это имело значение – ведь люди в лагере знали, что здесь происходит.
Здесь же за стенами «Бани и дезинфекционной II», в боковом переулке, выходящем на центральную улицу, трупы складывали на грузовики, покрывали брезентом и отвозили в крематорий на другом конце лагеря, примерно в полумиле отсюда.
Между обоими строениями размещались десятки бараков, окрашенных в тот же светло-зелёный цвет. На некоторых были вывески, на других – нет.
Так, например, тут можно было увидеть бараки с вывесками «Вещевой склад» и «Склад женской одежды». В НИХ ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ И ОДЕЖДУ НЕСЧАСТНЫХ ЖЕРТВ СОРТИРОВАЛИ И ОТПРАВЛЯЛИ НА ЦЕНТРАЛЬНЫЙ СКЛАД В ЛЮБЛИНЕ, А ОТТУДА - В ГЕРМАНИЮ.
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ПЕПЕЛ – УДОБРЕНИЕ ДЛЯ КАПУСТЫ.
В другом конце лагеря высились целые горы белой золы; однако, всмотревшись в них внимательно, вы могли убедиться, что это не чистая зола, ибо в ней можно было различить МАССУ МЕЛКИХ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ КОСТЕЙ: КЛЮЧИЦ, СУСТАВОВ ПАЛЬЦЕВ, ОСКОЛКОВ ЧЕРЕПОВ И ДАЖЕ МАЛЕНЬКУЮ БЕРЦОВУЮ КОСТЬ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫТЬ ТОЛЬКО ДЕТСКОЙ.
А за этими горами была пологая равнина, на которой росла капуста – много гектаров капусты. Это были огромные, пышные кочаны, покрытые слоем белой пыли.
И я услышал, как кто-то пояснил: «Слой удобрений, затем слой золы – так это у них делалось… Вся эта капуста выращена на человеческом пепле… Эсэсовцы вывозили большую часть золы на свою образцовую ферму, неподалёку отсюда. Они прекрасно наладили своё хозяйство.
ЭСЭСОВЦЫ ОЧЕНЬ ЛЮБИЛИ ВЫРАЩЕННУЮ ИМИ ГИГАНТСКУЮ КАПУСТУ; ели её также и узники, хотя им было известно, что почти наверняка их самих скоро превратят в капусту…».
Затем мы прошли к крематорию. Это было очень большое здание с шестью огромными печами, над которым поднималась высокая фабричная труба. Деревянная обшивка крематория, а также примыкавший к нему деревянный дом, где жил «директор крематория» оберштурмбанфюрер Мусфельд, сгорели. Мусфельд обитал здесь среди смрада сожжённых и сжигаемых трупов и лично вникал во все детали совершавшейся процедуры.
Все деревянные части крематория сгорели, но печи продолжали стоять, огромные, чудовищные. По одну сторону их всё ещё лежали кучи кокса, а с другой были дверцы, через которые в печь закладывали трупы… От этого места исходило зловоние; запах был не очень резкий, но всё же это был запах разложения.
Я посмотрел под ноги. Ботинки мои стали белыми от человеческого пепла, а бетонный пол вокруг печей был усеян кусками обуглившихся человеческих костей. Тут валялась и грудная клетка с сохранившимися ещё рёбрами, обломок черепа, а рядом с ним – нижняя челюсть, в которой виднелось по одному коренному зубу с каждой стороны и ничего больше, кроме углублений между ними.
Куда же девались вставные зубы? Рядом с печами лежала широкая, толстая бетонная плита, по форме напоминавшая операционный стол. Здесь специалист – быть может, медик? – осматривал каждый труп перед тем, как его отправляли в печь, И ИЗВЛЕКАЛ ВСЕ ЗОЛОТЫЕ ЗУБЫ И КОРОНКИ, КОТОРЫЕ ПОСЫЛАЛИСЬ ЗАТЕМ д-ру ВАЛЬТЕРУ ФУНКУ В РЕЙХСБАНК…
Кто-то по соседству со мной разъяснял подробности устройства печей; они были выложены огнеупорным кирпичом, и температуру в них всегда следовало поддерживать около 1700 градусов С; для этого здесь имелся инженер по фамилии Телленер, специалист, отвечающий за поддержание в печах надлежащей температуры.
Однако следы коррозии на некоторых дверцах говорили о том, что для более быстрого сжигания трупов температуру в печах поднимали выше нормальной. Пропускная способность печей позволяла сжигать в них 2 тыс. трупов в сутки, однако иногда количество замученных превышало эту цифру,
И БЫВАЛИ ТАКИЕ ОСОБЫЕ ДНИ – НАПРИМЕР, ДЕНЬ МАССОВОГО УНИЧТОЖЕНИЯ ЕВРЕЕВ, 3 НОЯБРЯ 1943 г., - КОГДА СРАЗУ БЫЛО УМЕРЩВЛЕНО 20 ТЫС. ЧЕЛОВЕК – МУЖЧИН, ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ.
Умертвить их всех газом за один день было невозможно, и поэтому большинство их расстреляли и зарыли в лесу неподалёку отсюда. В ряде случаев множество трупов было сожжено за стенами крематория на огромных кострах, облитых бензином.
ТАКИЕ КОСТРЫ ТЛЕЛИ НЕДЕЛЯМИ И НАПОЛНЯЛИ ВОЗДУХ СМРАДОМ…
Стоявшие здесь, около огромного крематория с разбросанными по земле человеческими останками, молча слушали обо всех этих деталях. «Доклад о производственной деятельности крематория» становился в своей чудовищности чем-то нереальным…
ЖЕРТВЫ ГЕНОЦИДА - И СОВЕТСКИЕ ВОИНЫ.
Рядом с обугленными развалинами директорского дома лежали кучи больших чёрных жестяных банок с надписью «Бухенвальд», напоминавших большие сосуды для приготовления коктейля. Это были урны, и привезены они были сюда из другого концентрационного лагеря.
Жители Люблина, потерявшие в Майданеке кого-либо из близких, пояснил кто-то, платили эсэсовцам за прах несчастных жертв огромные деньги. ЭТО БЫЛ ЕЩЁ ОДИН ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ РЭКЕТ, КОТОРЫМ ЗАНИМАЛИСЬ ЭСЭСОВЦЫ. Нет нужды говорить, что в каждой из этих банок была частица праха множества людей.
Неподалёку от крематория был разрыт ров 20-30 метров длиной, из которого исходило ужасное зловоние. Заглянув в него, я увидел сотни трупов обнажённых людей; у многих в затылке зияло пулевое отверстие. В большинстве это были мужчины с бритыми головами. ГОВОРИЛИ, ЧТО ЭТО СОВЕТСКИЕ ВОЕННОПЛЕННЫЕ.
С меня было достаточно и того, что я увидел, поэтому я поспешил присоединиться к полковнику Грошу, ожидавшему около машины на дороге. Меня всё ещё преследовал этот зловонный запах; сейчас казалось, что им пропитано буквально всё – и пыльная трава у забора из колючей проволоки, и красные маки, которые наивно росли в окружении всего этого ужаса.
Мы с Грошем ожидали, когда вернутся все остальные из нашей группы. В это время к нам подошёл польский мальчуган, босой, оборванный, в рваной фуражке, и заговорил с нами.
Ему было лет одиннадцать, но он говорил о лагере с удивительной бесстрастностью – как человек, которого жизнь в непосредственной близости от лагеря смерти научила ничему не удивляться…
Этот мальчик видел всё, когда ему исполнилось девять лет – и десять, и одиннадцать.
« У очень многих люблинцев погиб здесь кто-нибудь из родных, - сказал он. – Наши деревенские очень тревожились, потому что мы знали о том, что происходит в лагере, и немцы грозились сжечь деревню и убить всех нас, если мы будем болтать лишнее. Не знаю, право, почему это их беспокоило, - добавил мальчуган, пожимая плечами, - ведь всё равно в Люблине всё было известно».
И он рассказал нам кое-что из того, что видел. На его глазах десятерых заключённых избили до смерти; он видел вереницы узников, таскавших камни, и видел, КАК ЭСЭСОВЦЫ ДОБИВАЛИ КИРКАМИ ТЕХ, КТО НЕ ВЫДЕРЖИВАЛ И ПАДАЛ. ОН СЛЫШАЛ КРИКИ СТАРИКА, КОТОРОГО РВАЛИ ПОЛИЦЕЙСКИЕ СОБАКИ…
Несколько дней назад по лагерю провели множество немецких военнопленных. Вокруг толпились польские женщины и дети, выкрикивающие по их адресу ругательства; в толпе был полусумасшедший старик-еврей, который неистово кричал охрипшим голосом: «Детоубийцы, детоубийцы!»
Вначале немцы шли по лагерю обычным шагом, потом начали идти всё быстрее и быстрее, пока, наконец, не бросились в панике бежать, смешавшись в обезумевшую, беспорядочную толпу. Они позеленели от ужаса, руки их дрожали, зубы выстукивали дробь…
БОТИНОЧКИ УБИТЫХ ПОЛЯКИ НЕСЛИ ДОМОЙ.
Я лишь вкратце опишу некоторые из других аспектов того огромного промышленного предприятия, какое представлял собой лагерь смерти Майданек. В нескольких километрах отсюда находился Кремпецкий лес, где во рвах были зарыты трупы 10 тыс. евреев, убитых в памятный день 3 ноября.
В тот раз быстрота была для немцев важнее, чем «деловые соображения». Поэтому евреев расстреляли, не раздев их и не отняв даже у женщин их сумочек, а у детей – игрушек. Среди разлагающихся трупов я увидел труп маленького ребёнка, сжимавшего в объятиях своего мишку…
Но такой метод действий был весьма необычным – ТВЁРДЫМ ПРИНЦИПОМ ЛАГЕРЯ СМЕРТИ БЫЛО: НИЧТО НЕ ДОЛЖНО ПРОПАДАТЬ ЗРЯ.
Здесь имелось, например, огромное, похожее на сарай, строение, где хранилось 850 тыс. пар обуви – в том числе крошечные детские ботиночки; сейчас, в конце августа, половины этой обуви уже не было – сотни люблинцев приходили сюда и набивали ею полные сумки.
«Как это отвратительно», - заметил кто-то.
Полковник Грош пожал плечами. «Чего вы хотите? После того как немцы пробыли здесь столько лет, люди перестали быть щепетильными. На протяжении многих лет они жили только торговлей и спекуляцией; у них нет обуви, и они говорят себе: «Это прекрасная обувь; в конце концов, она кому-то достанется, - почему же не взять её себе, пока можно».
Кроме того – и это было, пожалуй, ужаснее всего, - здесь имелось огромное здание, называвшееся Шопеновским складом, потому что, по странной иронии судьбы, оно находилось на улице, которая носила имя композитора.
Снаружи всё ещё висело объявление со свастикой вверху, оповещавшее об организуемом немцами собрании: «ОБЪЯВЛЕНИЕ. В четверг 20 июля 1944 г. в доме национал-социалистов в Люблине выступает имперский представитель, член национал-социалистической партии ГЕЙЕР»
Невольно напрашивался вопрос, какие приятные известия собирался этот член национал-социалистической партии сообщить убийцам из Майданека за несколько дней до вступления в Люблин русских войск, и в такой момент, когда большинство немцев, очевидно, уже укладывали чемоданы?
К тому же собрание намечалось на тот день, когда на Гитлера было совершено неудавшееся покушение…
Шопеновский склад, напоминавший огромный пятиэтажный универмаг, тоже был частью колоссальной фабрики смерти в Майданеке. ЗДЕСЬ ИМУЩЕСТВО СОТЕН ТЫСЯЧ УБИТЫХ ЛЮДЕЙ СОРТИРОВАЛОСЬ И УПАКОВЫВАЛОСЬ ДЛЯ ОТПРАВКИ В ГЕРМАНИЮ.
В одном обширном помещении были сложены тысячи больших и маленьких чемоданов; на некоторых ещё сохранились аккуратно написанные ярлыки. Имелось также помещение с надписью на двери «Мужская обувь» и другое с надписью «Дамская обувь».
Здесь были собраны тысячи пар обуви, причём эта обувь по качеству значительно отличалась от той, что мы видели в огромном сарае вблизи лагеря. Дальше шёл длинный коридор с тысячами женских платьев и другой, где висели тысячи пальто.
В одном из складских помещений были устроены широкие стеллажи, которые тянулись во всю его длину, посредине и вдоль смен. Мне показалось, что я попал в один из универсальных магазинов: здесь были сложены сотни безопасных бритв и кисточек для бритья, а также тысячи перочинных ножей и карандашей.
Следующее помещение было завалено детскими игрушками: сотнями мишек, целлулоидных кукол, игрушечных автомобилей; был тут и один Мики Маус американского производства… И так далее и тому подобное.
В одной из куч всякого хлама я обнаружил даже рукопись скрипичной сонаты, опус № 15 некоего Эрнста Вейля из Праги. Какая страшная история скрывалась за этой находкой?
ДЛЯ НЕМКИ – КОЛЯСКА ДЛЯ НОВОРОЖДЕННОГО ИЗ МАЙДАНЕКА.
В нижнем этаже располагалась бухгалтерия. Повсюду валялись вороха бумаг; в большинстве своём это были запросы от всевозможных эсэсовских и нацистских организаций, адресованные «Шопеновскому складу в Люблине», с просьбой выслать им то-то или то-то.
Многие документы содержали заказы начальника СС и полиции в Люблине; так, в частности, аккуратно отпечатанное на машинке отношение, датированное 3 ноября 1942 г., предписывало Шопеновскому складу направить лагерю организации «Гитлерюгенд», рота 934, целый ряд предметов, перечисленных в длинном списке, - одеял, скатертей, фаянсовой посуды, постельного белья, полотенец, кухонной утвари и т. д.
В письме указывалось, что все эти вещи предназначались для нужд 4 тыс. детей, эвакуированных из рейха. Был здесь и другой список вещей для 2 тыс. немецких детей, которым были нужны «спортивные рубашки, тренировочные костюмы, пальто и комбинезоны, спортивная обувь, лыжные ботинки, брюки «гольф», тёплое нижнее бельё, тёплые перчатки, шерстяные шарфы».
Склад лицемерно именовался «Люблинским пунктом сбыта подержанных вещей». В одном из писем какая-то жившая в Люблине немка просила прислать ей детскую коляску и полное приданое для новорожденного.
Другой документ свидетельствовал о том, что в течение только первых нескольких месяцев 1944 г. люблинский склад направил в Германию восемнадцать железнодорожных вагонов различных вещей.
Моё!
Александр Верт не рассказал таких подробностей об отправляемых в Германию вещах и о тех, которые по своим запросам получали немцы, живущие в Люблине: их стирали, мыли, чистили? Или отправляли всё это, в том числе «детскую коляску и полное приданое для новорожденного», как было - обсыпанное пеплом сожжённых в крематориях людей; хранящих следы слёз детей, у которых отнимали игрушки перед тем, как удушить их газом?
Вероятнее всего: не стирали, не мыли, не чистили. Тот пепел для немцев (и их детей) стал ядом; они его вдыхали, ели с капустой и, возможно, ещё с какими-то продуктами, и таким образом сохранялся фашизм – передавался по наследству.
В Майданеке убитых газом людей не отправляли сразу в крематорий. Сначала «специалист – быть может, медик? – осматривал каждый труп перед тем, как его отправляли в печь, И ИЗВЛЕКАЛ ВСЕ ЗОЛОТЫЕ ЗУБЫ И КОРОНКИ, КОТОРЫЕ ПОСЫЛАЛИСЬ ЗАТЕМ д-ру ВАЛЬТЕРУ ФУНКУ В РЕЙХСБАНК».
Наивный вопрос: «Как сумела Германия так быстро восстановиться, как «сытое» государство, после разрушительной и для неё второй мировой войны?» Столько наворовали немцы во время той войны, что хватит ещё многим их поколениям жить сытно.
Если только без российского газа не отморозят себе окончательно не только уши, носы и руки, но и ещё кое-что, необходимое для размножения.
С зубами жертв всё ясно. Но есть ещё вопросы. А. Верт рассказал, что у женщин отнимали сумочки. А в сумочках могли быть какие-то драгоценности. Нет сомнения, что на пальцах, в ушах, на шее женщин-узниц лагеря смерти были золотые и иные украшения.
И куда потом девались те украшения? Я уверена, что и сейчас у потомков тех немцев, кто воевал на территории СССР, кто РАБОТАЛ в лагерях смерти, в том числе и в Майданеке, есть украшения и советских женщин, и женщин других стран, оказавших в лапах фашистов.
Очень может быть, что в домах немцев есть также различные предметы быта, во время войны украденные на территории Белоруссия, Украины, России: статуэтки, посуда, «горки», столовые приборы, иконы и многое другое.
ПОВЕСИЛИ ЛИШЬ МЕЛКУЮ СОШКУ.
Объединённый советско-польский трибунал, рассматривавший дело о преступлениях немцев в Майданеке, заседал в помещении люблинского апелляционного суда. В состав трибунала вошло много видных польских деятелей – председатель окружного суда Шепаньский; профессор Белковский ( с которым я уже встречался); полный, коренастый прелат, ксендз Крушинский; д-р Эмиль Зоммерштейн, один из руководящих деятелей Люблинского комитета и бывший депутат сейма, еврей по национальности, и А. Витос, тоже член комитета, руководитель отдела земледелия.
В своей вступительной речи польский председатель трибунала изложил историю лагеря в Майданеке; то был страшный перечень применявшихся здесь различных способов пыток и уничтожения людей.
СРЕДИ ЛАГЕРНЫХ ЭСЭСОВЦЕВ ИМЕЛИСЬ ТАКИЕ, КОТОРЫЕ СПЕЦИАЛИЗИРОВАЛИСЬ НА «ПИНКАХ В ЖИВОТ» ИЛИ «УДАРАМ ПО ЯИЧКАМ» - КАК ОДНОЙ ИЗ ФОРМ УБИЙСТВА.
ДРУГИХ УЗНИКОВ ТОПИЛИ В ПРУДАХ ИЛИ ПРИВЯЗЫВАЛИ К СТОЛБАМ И ОСТАВЛЯЛИ ТАК, ПОКА ОНИ НЕ УМИРАЛИ ОТ ИСТОЩЕНИЯ; в лагере имело место 18 случаев людоедства даже ещё до того, как 3 ноября 1943 г. он официально стал лагерем уничтожения.
Председатель говорил о коменданте Майданека, оберштурмбанфюрере Вейсе и его помощнике, отъявленном садисте Антоне Туманне, о начальнике крематория Мусфельде и многих других. Сам Гиммлер дважды посетил Майданек и ОСТАЛСЯ ИМ ОЧЕНЬ ДОВОЛЕН.
СЧИТАЮТ, ЧТО ЗДЕСЬ БЫЛО УМЕРЩВЛЕНО 1,5 МИЛЛИОНА ЧЕЛОВЕК.
Главные заправилы лагеря, конечно, бежали, но ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК ИЗ МЕЛКОЙ СОШКИ – два поляка и четыре немца – были пойманы и через несколько недель после суда повешены.
Все четверо немцев – трое из них были эсэсовцами – являлись профессиональными убийцами. Оба поляка были в своё время арестованы немцами и «продались» последним, надеясь спасти этим свою жизнь*
*В конце страницы такая сноска автора книги: «Допрос подсудимых описан в моей статье «Первая встреча с Польшей», опубликованной в журнале «Russian Review», № 1 (Penguin Books, 1945)
Западная пресса и радио продолжали относиться ко всему этому скептически. Характерными примерами могли служить отказ Би-би-си использовать мой материал и появившаяся в ту пору в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» следующая заметка:
«Быть может, нам следовало бы подождать дальнейших подтверждений тех страшных известий, которые дошли до нас из Люблина. Даже в свете всего, что мы уже знали о маниакальной жестокости нацистов, этот рассказ кажется невероятным.
Картина, нарисованная американскими корреспондентами, не требует комментариев; единственное, что тут можно было бы сказать, - ЭТО, ЧТО РЕЖИМ, СПОСОБНЫЙ НА ТАКИЕ ЗЛОДЕЯНИЯ – ЕСЛИ ТОЛЬКО ВСЁ СООБЩЁННОЕ НАМ СООТВЕТСТВУЕТ ИСТИНЕ (sic!), - ЗАСЛУЖИВАЕТ БЫТЬ УНИЧТОЖЕННЫМ».
Читать: Василиса Фед. https://proza.ru/2022/04/26/1510