Информация отсюда http://www.sgvavia.ru/forum/113-494-17
ВОСПОМИНАНИЯ ВЫЖИВШЕГО В ПЛЕНУ БАЛАШОВА ВИКТОРА СЕРГЕЕВИЧА, УРОЖЕНЦА Г.ПЕНЗЫ
http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/ … 2=articles
(№9 [99] 10.09.2004)
«Это идет свобода!»
Автор: Балашов Виктор Сергеевич
От редакции:
Мы продолжаем серию публикаций к 60-летию Великой победы, открытую в одном из майских номеров журнала.
В ноябре исполнится 20 лет со дня смерти талантливого детского писателя и скульптора Виктора Сергеевича Балашова. Но мы решили опубликовать совсем не детские вещи, а фрагменты из дневника В. Балашова, написанного им в нацистском концлагере Хемер для умирающих военнопленных в апреле-мае 1945 года.
Изрядно потертая, явно прошедшая огонь и воду, убористо исписанная простым карандашом полевая книжка сохранилась, что называется, чудом, – она была найдена почти шесть десятилетий спустя в домашнем архиве Балашовых. На наш взгляд, это абсолютно подлинный документ эпохи, одно из самых сильных произведений из всего написанного о неволе и в неволе.
По словам вдовы писателя и скульптора Галины Ивановны Балашовой, воспоминаниями о лагере Виктор Сергеевич делился не очень охотно. Это и понятно: в дневнике немало горьких строк, в том числе о своих соотечественниках. Один только «кощунственно непатриотичный» вывод из наблюдений за «мерзавцами, варившими самогон даже во время страшнейшего голода» – «не одни немцы виноваты в смерти тысяч русских военнопленных» – стоил бы Балашову жизни, попади эти записи в лапы НКВД. А подобных наблюдений и оценок в дневнике более чем достаточно. И уж совсем невозможно представить, что дневник мог быть напечатан или хотя бы просто процитирован при его жизни…
Фрагменты из дневника публикуются с согласия вдовы писателя.
Биографическая справка:
Балашов Виктор Сергеевич, прозаик, член Союза писателей СССР с 1965 года.
Родился 19 февраля 1917 года в Пензе. Родители – потомственные дворяне, и этим все сказано. Семья, в которой кроме него было семеро детей, познала и голод, и унижения, но образование получили все. С 16 лет Виктор работал почтальоном, телеграфистом, одновременно корреспондентом пензенских газет «Сталинское Знамя» и «Молодой Ленинец». Окончил строительный рабфак, затем учительские курсы при Пензенском педтехникуме по специальности русский язык и литература. В 1938 году потерял отца (репрессирован, погиб в заключении, реабилитирован в 1956-м).
В конце тридцатых учительствовал в деревне. В начале Великой Отечественной войны служил в стройбате, копал противотанковые рвы на Украине. В июле 1942 года оказался в окружении, попал в плен, был угнан в Германию. В качестве военнопленного трудился на шахтах Верхней Силезии, занимался подпольной работой, неоднократно пытался совершить побег (свидетельства очевидцев впоследствии помогли ему при «спецпроверке» СМЕРШ в фильтрационном лагере). Там же начал писать дневники и прозу, написанные им в плену романы «Родина зовет» и «Судеты» не сохранились. Последние месяцы войны провел в лагере Хемер для умирающих военнопленных, в Вестфалии. Затем служил в оккупационных частях Советской Армии в Германии, осенью 1945-го был демобилизован. Вернулся к педагогической работе – учителем и воспитателем в детдоме (Зеленоград, Подмосковье). В 1950-м заочно, с отличием, окончил Загорский учительский институт.
С 1954 года работал на строительстве Куйбышевской ГЭС. Редкие свободные часы отдавал литературному творчеству. Писал детские повести и рассказы, вышло несколько сборников. Автор повести «Команда бури» (1959), романа «Твой в мире след» (1965) и др., множества теле- и киносценариев, публикаций в прессе в защиту природы.
Профессионально занимался корневой скульптурой, автор более пятисот замечательных работ, его выставки отмечены наградами ВДНХ. Скульптуры В. Балашова до сих пор украшают холл правительственного санатория «Волжский утес», экспозицию Калининградского художественного музея, хранятся в частных коллекциях.
Скончался в ноябре 1984 года в г. Тольятти, где жил и работал последние годы.
(Из лагерного дневника, весна 1945-го)
18 марта 1945 года. Почему именно здесь, в тесном и вонючем лазарете для русских военнопленных, в угрюмой Вестфалии, впервые в жизни решил я поверить бумаге свои невеселые мысли? Это не страх перед безвестной смертью. Нет. Ведь так и так, кроме равнодушных санитаров, которые понесут, возможно, мои останки в общую яму, эти строчки едва ли попадут кому-либо в руки. Да и санитары, я думаю, посмотрев, что бумага не годится для курения, выбросят вон и эту книжку в яму за мной.
Мне просто хочется немного скоротать томительные минуты, уныло текущие в этой заплеванной комнате, куда попал я вчера из этапного 4-го блока. Дело в том, что в течение последней недели не давали хлеба. Мы стали получать лишь по кружке жидкого супа из брюквы. Один раз в день. А последние дни – еще кружку мучной болтушки. Это уже вместо того полфунта хлеба, что мы получали раньше. Естественно, на таких харчах люди начали быстро хиреть. Захирел и я. И вот, 4 дня тому назад, утром, я упал окончательно.
Дело не новое в этом лагере: оттащили в так называемую санчасть... Те же нары, асфальтовый пол, грязные, побитые окна... Но здесь все же полегче: не выгоняют во время воздушной тревоги, не гонят на работу.
Но этот проклятый голод!.. Разговоры кругом только о хлебе, о пище, о прежней сытой жизни. Даже сытые дни в плену кажутся сейчас раем.
19 марта. Сегодня перевели в больничный блок. Боже мой! Поистине – лечебное заведение! Здесь, в 6-м блоке, собраны легочные больные. Палата – вонючая, грязная комната. Окон почти не видно из-за тесно поставленных 3-этажных коек. На каждом месте, на досках, покрытых бумажным матрацным мешком, лежат по двое. Но и этого мало. На захарканном, пыльном асфальте тоже кучами навалены скрюченные, иссохшие фигурки больных. Червями копошатся по углам серые шинели, обрывки одеял.
От куч этого тряпья при каждом движении поднимаются клубы пыли и сверкают в стрелках солнечного света, что пробиваются в щели между койками. Вонь. Хриплые стоны, удушливый кашель. Желтые, сухие лица, заплывшие глаза, белесые иссохшие губы...
Голод... Седьмой день без хлеба. Суп – вода с картофельными очистками. Без соли! 750 грамм!
20 марта. Сегодня выдали хлеб. Буханка на 6 человек и кусочек сыра. Я старался есть хлеб как можно медленнее, чтобы продлить наслаждение. Но как это трудно!.. Великий боже! До чего низко падает голодный человек! Куда девались духовные запросы, интерес к живописи, музыке, театру? Единственные мечты – о хлебе, о жирном густом супе, о каше. Закрываешь глаза – и перед тобой большая миска с горячим картофелем. Шкурка лопнула и душистый пар поднимается от бело-розоватых трещин. Рядом с миской – тарелка с соленой капустой и груды свежего, пахучего хлеба на столе... Есть же еще прекрасные вещи на свете!..
А в глубине души – сознание унизительности такого поэтизирования пищи. Но кто был когда-то так голоден, как я, кто был в этом проклятом Хемерском лагере, тот не осудит меня.
Вот рядом, между койками лежит желтое подобие человека. Изредка из темноты в узкую полоску света выскакивает его косматая голова. Видна натянутая кожа на скулах, острый носик, тонкая шея. Узкие губы медленно шевелятся, обнажая пожелтевшие зубы. Скрипучим слабым голосом голова рассказывает: «И вот, вырежешь из этого кабанчика ливерок весь – легкие там, почки, печенку – вместе с внутренним салом, принесешь бабе. Там уже она колдует. Нарежет все это на куски и складывает слоями в горшок с картошкой, с лучком, перчиком и обязательно с лавровым листком. И так – слой этой вот смеси – слой сала внутряного; слой, значит, картошки с луком и со всеми приправами – слой сала. И так до верху, а сверху туго салом заделает, закроет горшок крышкой – и в печь. И там эта прелесть млеет, преет, салом проходит насквозь, аж до самого обеда. Обязательно надо в вольной печке чтобы часа 3-4 простояла эта штука. Ну, а как вытащит это она на второе – боже мой, что за вкус! А запах! А цвет! Картошка раскинется вся, желтая, жиром насквозь прошла; мясо раскинется в сале, душистое, коричневое, лучком перемлевшим попахивает, сало желтое с него стекает, капает. И все это с огурчиком малосольным, с редечкой, да с томатом! Ну, и хлебца, конечно, нарежет свеженького. Макнешь это кусочком в жир...» И т. д.
На губах у лежащих слушателей блаженная улыбка. Чуть заметно сквозит луч надежды на лицах. Надежды на то, что время свободы и сытости придет еще. Во всех углах разговоры только о еде.
Какой-то старческий голос повествует о способе приготовления овсяных блинов, и как хороши они со сливочным маслом и липовым медом. «Вкуснийше за украинский борщ ничого на свите немае», – плывет откуда-то вдохновенный голос с малороссийским акцентом... «А по-моему, сало, которое полежало уже, такое мягкое, с желтизной, – куда лучше твоего свежего да белого», – убеждает кого-то изможденный старик наверху. Эти разговоры прерываются временами стонами и причитаниями тяжелобольных, да убийственными заклинаниями скептиков: «Никто этого голода не переживет. Вот посмотрите!»
21 марта. Хлеба не дали. Напрасно тысячи глаз весь день смотрели из окон на склад, откуда получают этот «эликсир жизни». Весь день разговоры шли только об одном – дадут ли?
Суп был – одна вода. Его готовят здесь, как говорят, очень просто: картофель варят отдельно в 8-м блоке и в бочках перевозят на кухню, где его размешивают, мнут и бросают в кипящую воду. Суп готов. Соли нет. Получается просто белесоватая пресная вода с очистками.
Сегодня видел, как с миской этой баланды помер человек. Так и не съел ни одной ложки, только сжал скрюченными пальцами плевательницу, которые заменяют здесь миски, и ткнулся под нары.
Второй долго спорил и кричал вчера из-за места под нарами, а сегодня утром его вытащили оттуда уже не теплее асфальта, на котором он уснул. К вечеру, когда стемнело, ушла последняя надежда на хлеб. Слабость невероятная. Трудно ходить. Неужели не выживешь?!
22 марта. День весеннего равноденствия. Ясная теплая погода. На дворе грязными серыми комочками лежат больные. Большинство из них можно вылечить «не порошками, а пирожками». Не болезнь, а голод и полубессонные ночи на асфальтовом полу сделали их похожими на скелеты. Но много и настоящих туберкулезников, что кашляют хрипло, с трудом, судорожно хватаясь за грудь, харкают с кровью: «схватить» туберкулез в этих условиях нет ничего легче...
P.S. Хлеб все же дали. Паек уменьшен – на 8 человек буханку; кроме того, по кусочку маргарина и сыра. Настроение сразу возросло.
Вечером, лежа на асфальте, рассказывал окружающим о Чехии, о приветливом, добром народе ее и милой в своей скромности природе. Долго не спали. В небе – несмолкаемый гул англо-американских самолетов. Слышно, где-то бомбят.
23 марта. Славный весенний денек. Тепло, тихо. Лежал долго на дворе и смотрел, как в струйках восходящего теплого воздуха колеблются синие горы вдали.
Чистенькие коробочки домов, тихие прямые улицы, ленты шоссейных дорог вдали, горы и начинающий зеленеть лес на них – все проникнуто светом и теплом, все дышит весенней свежестью и лаской.
Это – если смотреть вдаль. На первом же плане вид далеко не столь привлекательный. На голой земле серыми, грязными заплатами раскиданы истощенные фигуры. Греются на солнце. У помойной ямы кучка пленных роется в навозе. Один набрал горсть картофельных очистков (видно, полиция выбросила), здесь же вытирает их о шинель и ест.
Перед глазами – двойной ряд колючей проволоки, а за ней вонючий двор 4-го блока, откуда я переведен сюда, и самый блок – хмурое казарменное 4-этажное здание. Далее ворота и сторожевая будка. За воротами – воля. Непонятная, чужая, но воля!..
Как ярко блестят на солнце стволы березок на ближней горе. Как ярко зеленеет там на припеке первая зелень. Поет жаворонок в вышине... Хорошо на свободе... особенно сытым... Опять тревога. Загоняют в блок... Хлеб выдали на 3-х человек. Небывалый случай.
Все удивлены и обрадованы несказанно. Даже умирающие привстали на локтях. Священные минуты принятия пищи сегодня значительно дольше обычного. Сплю все еще на полу между коек с одним молодым тихоней по имени Тит.
24 марта. Никаких перемен... Ничто не радует. Фронт стоит. Конца не видно. «Не для меня пришла весна».
С правой от нас стороны, за проволокой – блок англичан. Это люди будто с другой планеты. Чистые, почти щегольски одетые, они гуляют, весело болтая, по большой площади перед кухней. Сытые, довольные лица, веселые взгляды.
Видно, людям есть чем жить и на что надеяться. Очистки картофеля из их супа пускаются в наш котел.
Вон, в стороне группа англичан играет в шары. Громкий смех, беготня, оживление! Из-за проволоки с нашей стороны на них устремлены злобные, волчьи взгляды. Наши никак не могут понять, что англичане не виноваты в том, что живут чище и лучше нас. И, полагаю, вряд ли их бьют свои полицейские и санитары.
25 марта. Воскресенье. Немецкое благовещенье. Праздник. Врачи не работают.
Помню, какую радость доставляли в детстве выпеченные на этот праздник жаворонки. Мать была всю жизнь неравнодушна к скульптуре и, даже из теста, могла делать художественные вещи. Эти жаворонки в различных положениях с распростертыми крылышками, распущенным хвостиком и смотрящей вниз головкой получались у нее, как живые. На дворе мы подкидывали их высоко вверх и что-то кричали рифмованное. Сейчас уже не помню что. Разбитые жаворонки поедались. Сейчас, разумеется, я не стал бы подкидывать этих жаворонков выше рта, и немало их угнездилось бы в моем желудке...
Да, не все и здесь голодают. Рядом со мной, например, живет группа так называемых «придурков»: два уборщика и писарь. Каждый день после обеда они ведрами распродают баланду: на хлеб, маргарин, табак. Сами раз 5-6 на день принимаются за еду. Все трое упитаны и имеют здоровый вид. Я, как правило, ухожу прочь, когда надо мной раздается их аппетитное чавканье.
Таких людей в каждом блоке можно насчитать до 60-70 человек. Каждый пожирает в 4-5 раз больше рядового пленного.
...Люди тают на глазах. Смертность очень высока. Целый день специальные люди таскают трупы. Особенно из 13-го блока – блока туберкулезников. Голодает вся Германия. Неудивительно: пути сообщения, склады, пекарни – все разбито больше чем наполовину. И особенно жестко это отражается на пленных.
Пригнаны еще 600 человек...
26 марта. С утра был в рентгеновском кабинете. Долго ожидали голые в холодном коридоре. Процедура знакомая: «Дыши... Не дыши... Покашляй». Заключение короткое – «ОВ», что обозначает ohne Befunden (т. е. без обнаружения). Здоров, другими словами.
Здоров по сравнению с теми скелетами, что стоят в очереди впереди и сзади меня.
Из 30 человек легочные заболевания оказались у 19 и 11 человек получили «ОВ»... Познакомился с одним интересным человеком. Имени не спросил. Пока «выкаемся» и только. Приносил пару книг. Прочел, хотя – ерунда порядочная. Но «на безрыбье и рак – рыба». Он прожил полгода на свободе в Бельгии. Много и интересно рассказывает. Знает немного по-французски. Решил вспомнить кое-что с его помощью. Он же у меня учит немецкий...
Был первый весенний дождь.
27 марта. Таким худым я еще себя не помню. Наверное, килограмм 45 осталось. Не более. Думаю, что на этом пайке протяну еще недели 3...
28 марта. День полон тревожных слухов. Говорят об эвакуации, о приближении фронта, об ужасах пеших переходов и т. д. Много вымышлено, но факт подготовки к эвакуации – налицо. Весь вечер без перерыва завозили хлеб на наш склад. Паек получили опять с большим опозданием в обычном количестве.
Легли поздно. Во всех углах обсуждают грядущие перемены.
Буду считать себя счастливчиком, если оставят здесь, т. е. не угонят в числе здоровых. А, впрочем, будь что будет!
Сегодня продал ботинки за котелок вареной картошки. Ботинки хорошие, но сделку все же считаю большой удачей. Был сыт. Первый раз в этом лагере – сыт.
Странное ощущение! Необычно приятное. Придет ли время, когда это ощущение будет постоянным?
Ах! Если бы пришло!..
29 марта. «Сегодня "он" должен прийти. "Он" твердо обещал вчера принести еще картошки 2 кармана. Сегодня, значит, я буду опять сыт».
С такой мыслью я проснулся. «Он» – это вчерашний покупатель. Надежда на его приход придает силу, даже хожу почти без покачивания в стороны. Или это от вчерашней картошки?
Почти с самого утра занял наблюдательную позицию у окна. Не прозевать бы!
2 часа дня. Его еще нет. 4 часа. Нет... Рябит в глазах. 5 часов. Нет. Надежды угасли. В желудке гадкое сосущее чувство пустоты. Проклятье! Единственное, к чему никогда не привыкнет человек – это к голоду и непосильной работе из-под палки...
Вечером соседи достали немецкую газету за 29 марта. Сегодняшняя (!). Читал и переводил вслух. Фронт дальше, чем я полагал, однако положение в Вестфалии газета называет критическим.
30 марта. С утра решил твердо сходить к «нему» на кухню. Зовут его Степан. Работает посудником. Часов с 8-ми начал зондировать почву. Надо выйти из блока, минуя полицейского и постового немца. Затем дойти до кухни. Там тоже немцы. Надо вызвать Степана и сунуть ему котелок. А потом тем же путем – назад. Если поймают, будут бить. Можно еще попасть в карцер или на этап.
Долго выжидал удобный момент, когда у кухни немцев немного и никого нет у ворот. На мое счастье – сегодня дождь. Иду. Котелок на 3 литра под полой шинели... Его я взял напрокат у соседа.... Только что вернулся. Ни с чем.
Через ворота прошел благополучно. Быстро доплелся до кухни. Легче, чем я полагал. У кухни толкотня и давка. Полиция и десятки «придурков». Расхищение идет полным ходом. Маргарин, сахар и особенно суп летят конвейером из-под полы под полу... Французы, поляки, русские – растаскивают все. Все мечутся, бегают, чем-то заняты. Никому ни до кого нет дела. Тщетно просил человек 10 вызвать посудника Степана. Голос вопиющего в пустыне. Никто не внемлет. Хватаю за полы. Почти умоляю. Грубо отмахиваются, убегают. Стоял часа полтора, пока гауптман не начал разгонять всех от кухни.
Обратный путь прошел также благополучно. Почти перед моим приходом постовой начал запирать ворота блока на замок. Мне все же удалось уговорить его пропустить меня. От сердца немного отлегло, когда дошел до койки. Но неудача подорвала все настроение. Как-то ослабел даже сразу... Забыть ли это?..
P.S. Что-то небывалое! В блок занесли табак для раздачи. Обещают по 50 грамм махорки. Поздно вечером на 19 новеньких принесли... табак из расчета или по 50 папирос или по пачке махорки. Нам, старым пока задержали. В чем дело? Что-то нечистое...
31 марта. Так оно и вышло! За ночь табак «усох». Выходит уже на троих 2 пачки. Люди получать отказались до прихода немца. Многие боятся, что откажут и в этом. В соседней комнате шум и суматоха. Кого-то бьют. Некоторые требуют выдать сколько-нисколько. Вот малодушие! Выдачу пока отложили. Что-то будет?!
Вышло так, как должно было выйти, т. е. «забастовка» сорвана, и табак выдан на 3 человека 2 пачки. Что поделаешь? Хорошо и это. Впервые за многие дни закурил. С наслаждением, разумеется, необычайным. Прибыли еще новые люди. Рассказывают вещи, которым трудно поверить. Именно: близость фронта явно ощутима. В 15 км отсюда, там, где они работали...
Сегодня случилось немаловажное: перевели, наконец, в более или менее стабильную палату (Inaktiv und OB) на втором этаже. Устроился на верхнем ярусе (3-й этаж койки).
Взвешивался. Вес 57. Мой нормальный – 71 кг. Такой разницы я еще не помню за всю жизнь. Рассказывают, что случаи заболевания туберкулезом в этой палате очень не редки... От этой новости особого восторга не испытал... Познакомился с одним весьма интересным стариком-фельдшером... Умело и занимательно рассказывает. Решил составить план на пару его рассказов. Может быть, и пригодится когда-нибудь....
1 апреля. Воскресенье. Эта пасхальная ночь прошла очень скверно. Всю ночь рассыпались доски с койки, заедали клопы. Опять бессонница с сосущим ощущением пустоты в желудке. Кто-то молится сейчас, возносит к богу молитвы. И уж, конечно, самые горячие из них – молитвы об окончании войны. Вдохновенно присоединил бы свой голос к этому хору, если бы... верил в бога...
Пасхальный день кончился. Как и следовало ожидать, все надежды пошли прахом. Паек был тот же, только суп немного пожиже.
Этот праздник был когда-то самым радостным праздником в году. Запомнилось из детских впечатлений возвращение из церкви со свечками в бумажных пакетиках. Ночной ветерок колеблет и рвет пламя маленькой тонкой свечи. Старательно закрываешь ее, бережешь – донести огонек до самого дома дело чести. От огонька в руках темень свежей весенней ночи кажется еще непроглядней.
Только, как в каком-то сказочном царстве, по всем направлениям плывут по воздуху ясные светлячки. Торжественно и тихо. Только временами, если где-нибудь гаснет светлячок, раздается испуганное «Ах!». А в стороне церкви взвиваются ввысь фейерверки, выхватывают из темноты купол; мгновенно расплавят в свете позлащенный крест и рассыпаются с шипением в темноте. Заглушаемый взрывами ракет доносится оттуда колокольный звон. Мерный и мощный, хотя и смягченный расстоянием, он перебивается торопливым спором маленьких колокольчиков, плывет и расплавляется в воздухе... Дома разговленье, сонная еда пасхальных яств. Спать все же хочется больше, чем есть, и вот мать разводит нас, детей, со слипающимися глазами по кроватям. А на следующий день!..
Обычно чудесное апрельское утро, солнце, голубое безоблачное небо, черная земля в огороде, первая травка под окном и звонкая песнь скворца на яблоне. В раскрытое окно (рамы только недавно выставили) запахивается вместе с ветерком аромат оттаявшей земли и что-то необычайно свежее, бодрое, весеннее. Долой одеяло! Скорей к умывальнику! Сегодня – Пасха. Как хорошо! Сердце радостно колотится. А у стола уже ласковая и нарядная мама. Как она шутлива и добра сегодня! А на столе!.. Нет, прочь! Вредные в нашем положении воспоминания! За столом все нарядные, чистые, веселые. Самые вкусные, самые сладкие вещи, какими только богата природа, припасались к Пасхе... После стола игры на улице, веселой, праздничной. Прогулка к тете Насте с поздравительным яичком. У нее тоже угощения. А там пасхальный обед и опять беготня по просохшим тропинкам в саду или на дворе. В этот день не слышно было ругательств и драк. Даже новая рубашка и вообще весь костюмчик удерживают ребятишек от этого.
А главное – весна. Воздух, солнце; тепло и новые синие дали; первая зелень и свобода... А сейчас! Серое небо, холодный ветер, пустой желудок!
2 апреля. Люди вспоминают периоды сытой жизни в плену. У меня сидит К. А. Он согнулся в три погибели, чтобы не упираться во второй этаж койки, и рассказывает о своей дореволюционной жизни. Было много грязного и пошлого в жизни. Хорошо, что не застал я ни этих толстобрюхих жандармов, ни самодовольных купцов, ни спесивых фабрикантов. Но жизнь все же была сытнее и дешевле, чем наша предвоенная.
Рассказывает, как трудно было рабочему человеку устроиться в университет, как страдал его умный отец на работе у фабриканта. Он сам побывал и в полиции, и в жандармском управлении за участие в студенческих «беспорядках». Интересно, что фабрикант, у которого работал его отец, запретил ему отдать сына в коммерческое училище только потому, что там учился собственный сын этого фабриканта. Милые порядочки, ничего не скажешь!
Мне очень нравится этот старик. У него трезвые взгляды на жизнь, и он никогда не унывает. Всегда знает свежие новости. Так, например, сегодня сообщил о том, что в лагерь привели свежих пленных англичан 6 человек. Они демонстративно вылили на землю суп, который им выдали (это с чищеной картошкой-то!). Держатся гордо и независимо. Голод, думаю, заставит смириться и их. Из нас многие, и я сам первый, фыркали и брыкались первые дни плена...
Вечером очень явственно была слышна канонада на Западе. На дворах блоков – толпы народа. Обмениваясь замечаниями, слушают пленные этот концерт, от которого успели уже отвыкнуть. О, небо! Если уж суждено чему свершиться, то скорей! Второй плен или свобода, смерть или счастье! Только скорей!..
3 апреля. Сегодня опять тихо... Наконец рассвело. Какая длинная мучительная ночь.! Ни на минуту не смог заснуть. Эти красные бандиты, клопы, подтянули, по-видимому, силы со всех соседних коек и всю ночь проводили против меня массированные атаки...
4 апреля. Погода вчерашняя. Тоска прежняя. Оживляешься только тогда, когда становится слышен гул боев, а это бывает по вечерам. До вечера еще далеко. Вся жизнь пленного в воспоминаниях о прошлом и надеждах на будущее (последнее не у всех). Настоящее же рассматривается, как тягостная повинность. Правда, изредка и сейчас улыбается луч солнца сквозь тучи. Вчера и сегодня замещал писаря и получил за это полчерпака баланды.
Разве это не счастье?! Читать нечего. Чтобы убить время, вспоминаю (вернее, учу почти заново) французский и составляю кроссворды. Первое надоело уже учителю (К. А.), второе – мне самому. Писал бы больше в этот дневник – бумаги мало.
5 апреля. Всюду можно найти хороших людей. Много их и в плену. В беседе с ними почерпаешь надежды и силу. С ними ярче воспоминания, красочнее жизнь... У меня нашлось здесь несколько друзей – бывших студентов. Их даже по наружности можно отличить от других: живее взгляд, увереннее движенья, осмысленнее выражение лица. Чего только не вспомнишь, о чем не наговоришься в вечерние часы у окна, когда на улице моросит дождь и рябят серые лужи на плацу. Махорка пока не вышла. Она все же очень скрашивает жизнь.
6 апреля. …Санитар палаты из самых лучших побуждений назначил меня уборщиком в уборной и умывальнике. Я поблагодарил. Уборщик получает лишний черпак баланды...
7 апреля. Хлеба нет. Пригнали массу народа. Лес на горе заполнен пленными. Люди живут под открытым небом. Смертность опять повысилась.
8 апреля. Воскресенье. Кажется, сегодня наша русская Пасха. Голод нестерпим. Хлеб – буханка на 10 человек...
9 апреля. Убирал 8-ю палату. Получил лишний черпак баланды. Доволен.
11 апреля. Хлеба НЕТ! Страшные слова! Второе «кольцо», где находились наши продукты, занято англо-американцами. Устроили меня на работу. Сам еще качаюсь от слабости. Но, тем не менее, за лишний черпак баланды верчусь, как белка в колесе: с самого рассвета делаю уборку в комнате, таскаю мертвецов, в двух палатах веду бухгалтерию, иногда пишу за врачом по-немецки истории болезней и т. д. и т. п. Самое страшное – таскать мертвецов. Их много. Носишь и качаешься сам. В 5-м блоке в подвале класть уже некуда...
А погода дивная, весенняя, и жизнь зовет. Хочется жить, дышать, ходить по весенним лугам и лесам. Они так близко. Прямо за проволокой... Но больше всего хочется есть! Хлеба! Любого! Много хлеба!
12 апреля. Отказался от должности уборщика. Слишком слаб, а хлопот на весь день. Лежу и читаю кое-что из белогвардейской литературы. Ерунда порядочная. Стоны и жалобы паразитов на отнятое блаженство.
13 апреля. Эти строки пишу, сидя в подвале. Кажется, дожили до решительных часов. Кругом артиллерийская канонада. Снаряды летят через лагерь. Несколько мин разорвалось в лагере. Одна из них около четвертого блока – как раз напротив. Маленькая яма и куча обезображенных тел. Убито много в деревянных бараках и в палатках... «Лес рубят – щепки летят».
Настроение – тревожно-радостное. Канонада усиливается. Немецкая батарея отвечает активно. Орудия расположены у самого лагеря. Этим объясняются попадания в лагерь. Снаряды и осколки свистят над самой головой. Это, однако, не останавливает нашу братву. Некоторые (и немало) бросились к кухне, полезли через проволоку, начали черпать суп прямо из котлов котелками и добытыми где-то ведрами. Немцы начали стрелять. Есть убитые. Офицер в упор пристрелил одного из пистолета.
Нисколько не обвиняю его. Он прав тысячу раз. Разбой, грабеж своего же брата, умирающего с голоду на койке, – преступление, не могущее даже голодом быть оправдано...
2 часа. Стихло сравнительно. Вылезли из подвала. Получили суп. Такая доза только раздражает аппетит. Обещали по 100 грамм хлеба. Не дают. Живем пока этой надеждой. Странно... Даже под разрывами снарядов (они рвутся не далее 400-500 метров, у леса) люди говорят только о еде. Желудок и сейчас настойчиво предъявляет свои права.
Люди-тени даже в подвал ползут нехотя, лениво. И только тогда, когда вылетают стекла из окон... Слышится истошный, нечеловеческий крик. Выглядываю в окно. Оказывается, у кого-то отняли порцию баланды. Драка. Движения слабы, неуверенны. После драки оба спорщика лежат пластом на земле и собирают с плачем разлитую баланду... Слабый голос оповещает у дверей: «Привезли хлеб. Разгружают». Поднимаются на локтях скелеты по койкам. Слышится движение, слабые хриплые голоса. В запавших глазах – радость. Еще бы! Сто грамм хлеба! Может быть, дадут. Но это еще не точно...
Кончил читать «Осенние мухи». Повесть из жизни русских эмигрантов в Париже. Гниленькая штучка! Люди, жившие в России до революции за чужим горбом, бегут от народа своего за границу. Проживают там прихваченные с собой ценности и хнычут о прошлой роскоши, и шипят на «чернь», что не захотела дальше кормить их. Смешны их жалобы, приторны сюсюканья «о великой Родине» (т. е. об удобной усадьбе, дорогих балах, тонких винах и прочем). Что бы запели эти господа, попав в наше положение?!. Снаряды рвутся совсем близко. Оглушительно ухает у леса... Свистят осколки над крышей... Настроение приличное. Это – идет свобода. «СВОБОДА» – какое славное слово. «Пусть сильнее грянет буря!..»
14 апреля. Канонада стихла. За ночь немцы окопались: кругом лагеря выросли холмики свежей глины. По-видимому, собираются долго сопротивляться... Выдали суп... Нам попал совсем жиденький. Не везет... Говорят, за ночь русские пленные ограбили склад на кухне, и кормить народ теперь нечем.
С нашего второго этажа хорошо видно, как рядом с проволокой лагеря ложатся мины англичан. Одна опять попала в барак. Таскают раненых. Равнодушно смотрит голодный народ на это зрелище. В таком состоянии могут лишь прислушиваться к настойчивому голосу, идущему из желудка...
Вдоль проволоки проехало 4 легковых машины. На первой развивается большой белый флаг с красным крестом. Люди, сидящие в машинах, кажется, англичане. Машины заворачивают в лагерь... Останавливаются у штаба. Масса народу бросаются смотреть, что бы это могло значить?!. Парламентеры?..
Что делается со мной! С нами, с пленными! Пришли! Они пришли! Освободители! Свобода! Родина! Жизнь! Еще идет стрельба. Трещат горохом автоматные очереди. Но это – КОНЕЦ! Конец плена. В лагерь ворвались англичане. Немцы кругом бегут с белыми флагами. Танки на опушке леса. Английские танки! По лагерю ведут бывших постовых. Они без поясов, без оружия, жалкие. Кухню «бомбит» наша братва. Разливают суп на землю и собирают горстями с земли. Бандиты! Ведь тысячи лежат на полу, на койках, не могут подняться от слабости, умирают с голоду... Громкие крики «ура»! Французы обнимаются, целуются. Англичане спокойны и горды, как и подобает победителям...
Кухню взяли под охрану пленные французы. Молодцы! Тесной колонной оцепили кухню и отбивали стаю мордатых бандитов. Именно мордатых! Как это ни странно, у кухни главным образом справный народ, т. е. те, что и в обычное время добывали по 7-8 порций супа. Не одни немцы были виноваты в смерти тысяч военнопленных...
Вот один из этих пришел в палату и хвалится, что «достал» полведра супу и консервов с кухни. Морда бандита. Вовсе не похож на прочих «доходяг», или, как их еще называют, «лежащих». С трудом удержался, чтобы не дать ему по довольной морде...
Прорвали двое ворот! Хлынули в горы и в лес. Тоже с целью грабежа.
Часть из них английские танкисты повернули назад в лагерь, но очень много ушло. Зачем затруднять и без того трудную задачу наших союзников?!
Вот и маленькую кухню взяли в защиту французы. Молодцы! Они вооружились досками от сломанной кухни и долго бились, прежде чем был восстановлен относительный порядок. Народ удалось отогнать, но... увы! От кухни остались обломки (нечего говорить о продуктах!)...
Вереницы немцев с белыми флажками все еще тянутся по опушке леса. Их очень много.
Да! Давно пора, голубчики!..
Английских танков на горе все больше. Немцы в панике оставили у проволоки несколько орудий и ящики со снарядами около них. Не прошло и полчаса, как эти орудия были повернуты на запад и открыли огонь по немцам же...
Постовые вышки заняты союзниками. Мера, безусловно, необходимая. Чинят кухню, на которую до сих пор делают налеты отдельные группы так называемых «шакалов». Уже сидят группами по койкам, обсуждают спокойно события и говорят, конечно, о еде. Когда же сменится эта «пластинка»?! Когда народ получит возможность думать и говорить о чем-то другом?.. Теперь я уже могу спокойно наблюдать кругом. Вот по двору уже бродят, спотыкаясь, апатичные, отупевшие люди. Для них свобода пока пустой звук до того времени, когда желудок освободится из тюрьмы голода. Еще гремят отдельные выстрелы вдали, ухают разрывы. Но это уже начинаются будни. И мне уже кажется смешным и странным, как мог я при виде первых англичан, высунувшись далеко в окно, кричать «ура» из последних сил. Восторг кончился. Началось ожидание дальнейшего.
15 апреля. Грабеж складов продолжался вчера почти до самой ночи. Тащили консервы, размазывали по земле килограммовые пачки масла. Французы, уже вооруженные винтовками, не в силах были восстановить порядок. Они и сами показали себя с некрасивой стороны: запаслись порядочно...
К вечеру массами возвратились пленные, побывавшие в деревнях и городе, в лагерь. У некоторых по целому барану или поросенку. Крупа, картофель и хлеб почти у каждого. Но и в лагере некоторым удалось достать по 10-15 банок мясных консервов, хлеба, колбасы. За ночь у многих открылся понос... А рядом с этими обжорами умирают с голода товарищи. Они не смогли уже подняться с постели. Костлявая рука тянется к соседу, что за обе щеки уплетает жирные консервы, дрожит и, не будучи в состоянии даже выдержать свой вес, бессильно падает и свисает с нар.
Вот когда просыпается зверь в человеке! Бессердечный, хищный зверь! Голод многое оправдывает, но не все...
Ночью на горе установили радиоустановку и на трех языках – русском, польском и французском – сделали объявление о необходимости восстановления строгой дисциплины в лагере. Предложили всем зайти в бараки, так как бой в городе и окрестностях продолжается и могут произойти бессмысленные жертвы среди нас.
Ночью должны приехать машины и подвезти продукты. Это официально от имени американского командования. «Если будете все делать, как я говорю, то скоро поедете домой!» – закончил голос в репродукторе. Как забилось сердце! Дом, родина! Когда-то, совсем недавно, это были такие заманчивые и далекие призраки, милая мечта, а теперь – явь. Да, это уже не сон. Я снова, мы все будем опять в России, где все говорят по-русски, по-русски поют, печатают книги и газеты по-русски и по-русски живут. Мы все будем среди родных. Как много утекло воды! Как-то выглядят теперь моя Натуся, дочка, мать, сестры?! Как изменилась родная Пенза? Мой лес, моя родная река Сура? Сразу поток воспоминаний, вспышка надежд. Вот наша веселая Московская улица... Веселые магазины, красивые авто, оживленная публика, афиши кино и театров. Все по-русски... Там даже деревья в парке шелестят родным языком и птички поют по-нашему... Ходят радостные слухи – в среду нашими войсками занят Берлин; расстояние между Восточным и Западным фронтами уже очень небольшое... Рад очень... Но в глубине души поднимается откуда-то укол совести и досада: почему все это свершается без меня, без моего участия? Почему судьбе угодно было оторвать меня от Родины как раз в то время, когда я там нужнее был, чем когда-либо? Почему из трех побегов не удался ни один?
Да!.. Тяжело возвращаться в одежде пленного. Чувствую, тяжело будет слышать веселые песни веселых бойцов, возвращающихся домой с честью. Может быть, только еще не ушло и мое время.
Быть может, еще подержим крепко винтовку в руках и вернемся тоже, как и другие, с честью. Ведь, в сущности, за две недели приличного питания от этой слабости и покачивания не останется и следа...
16 апреля. Дни так полны событиями, что право, не опишешь даже самого главного.
Во-первых, несколько слов о вчерашнем. Под вечер меня вызвал мой добрый знакомый фельдшер 13-го блока Б. В. и, отозвав в угол, срывающимся голосом сообщил, что американцы, «кажется», отступают, и они, т. е. группа медработников, решили покинуть лагерь и бежать на восток, чтобы не попасть вторично к немцам в лапы. Он срочно пригласил меня в 8-й блок, где заседают сообщники. У меня, признаться, закружилась голова. Я бросился к окну и на самом деле обратил внимание, что заметно движение танков и небольшой группы пехоты в направлении от фронта. На окраинах города шел яростный бой с эсэсовцами. Нечего и говорить, что прежде всего я мобилизовал все свое красноречие, чтобы убедить милого Б. В. в неосновательности его утверждения. Затем оба стремглав побежали в 8-й блок, где нас ожидали остальные – писарь блока и медперсонал. На летучем митинге было постановлено: ночь не спать, дежурить по очереди всю ночь всем в одном месте и в случае чего бежать вместе с англичанами. К ночи, однако, канонада стихла, и все прошло спокойно.
17 апреля. Вчера опять не успел записать и пятой доли того, что собирался. Привлекли к составлению списков. Весь день писал истории болезней по-латыни. Вчера вечером, рассказывают, пятый блок посетил американский генерал и поздравил пленных с освобождением из плена и взятием русскими войсками Берлина. Не надо и говорить, с какой радостью восприняли пленные эту новость...
До взятия Берлина у меня еще была слабая надежда на то, что впереди серьезные схватки, что немцы будут драться за свою столицу так же, как русские за Москву, и я успею еще принять участие в событиях, от которых зависит судьба моей страны. Может быть, был бы ранен и вернулся с честью в общем вагоне среди ликующих ребят... Теперь же надежды на это значительно меньше. Рассуждение крайне эгоистическое, если не сказать даже подлое, но от себя не скроешься. Такие мысли были...
Со всех сторон – из города, из леса, с поля – отовсюду тянутся к лагерю пленные с громадными мешками... Рассказывают, были стычки немецкого населения с пленными на почве этого грабежа (вещи надо называть своими именами – это грабеж). С одной стороны, эта картина будит во мне отрадное сознание, что только сейчас немцы на своей шкуре испытывают то, что терпели от них народы Европы и больше всех других – русский народ. С другой же стороны, я – враг всякой анархии, всякого безвластия. И с этой стороны зрелище это оставляет в душе горький осадок. Тем более, что я слышал много о таких случаях, которые сильно компрометируют лицо русских в глазах союзников...
По всему лагерю, вдоль блоков, под проволокой, на плацу и лужайках – горят костры. Сизый дым плывет в голубое небо, мягко пробирается по стенам зданий вверх, окрасил собой далекую сопку и лес на горе. Вместе с дымом плывут по лагерю запахи жареной свинины и баранины, лука и даже попыхивает откуда-то лавровым листом. Треск огня мешается со стуком ложек и оживленными разговорами, криками. Наряду с прежними лохмотьями появились люди в шикарных костюмах, франтоватых цветных шляпах, дорогих туфлях. Но иногда из-под воротника прекрасного коверкотового костюма вдруг предательски выглянет угол черной от грязи и лоснящейся от пота нижней рубахи. Характерно! Люди еще неосознанно пользуются своей свободой. Сигары и сигареты в зубах почти у каждого. Характерно также: имея полные карманы сигар, некоторые, больше по привычке, нагибаются за окурками или выпрашивают докурить. Лагерь вознаграждает себя за долгое голодание... Выдают посылки «Красного креста» на 20 человек пакет. Часа 2 продолжается дележ. Каждый получил по килограмму наилучших питательных продуктов. Дрожащими руками несут на картонках кучки мяса, масла, печенья, шоколада, конфет.
Выдали мыло (бери сколько хочешь!), матрацы, полотенца (в таком количестве, что осталось и на портянки). Портянки у меня теперь белее, чем прежние полотенца. У людей голова идет кругом...
Даже строго изолированные ранее туберкулезники в последней стадии разбежались по всем блокам и вообще за пределы лагеря. Очень много пропало без вести. Часть пленных ночует в городе и окрестных селах...
P.S. Мое знакомство с медперсоналом 13-го блока дало тему для весьма интересных заметок. Так, например, под видом туберкулезников здесь было сохранено много ценных советских людей, в частности, мои друзья А.И. Бычков (оказавшийся полковником) и Николай Маркович (открывшийся только сейчас в том, что имеет звание майора). В то же время не единичны случаи, когда из-за халатного отношения медперсонала к своим обязанностям были направлены в этот блок абсолютно здоровые люди. Для этого достаточно было только недостаточно чисто вымыть посуду (пробирку от мокроты настоящего туберкулезника).
Как и везде, здесь, в лагере, не было недостатка ни в мерзавцах, что варили самогон даже во время страшнейшего голода, ни в замечательных людях, благодаря содействию которых сохранена жизнь десятков видных советских людей (профессоров, заслуженных деятелей искусств, больших военачальников и пр.). Отрадно слышать их рассказы об этом...
Весь день прошел ералашно, возбужденно. Работать еще не могу: слишком возбуждены нервы, а масса новых знакомств, десятки новых рассказов от самых различных людей, со всевозможных концов Германии, дают, как на зло, такие хорошие, сильные темы, требующие скорейшей фиксации и обработки. Но теперь я уже могу действовать свободно, и это много значит. Уже не надо прятаться по темным углам, чтобы писать и не требуется искать щелей для хранения рукописей. С завтрашнего дня думаю приступить к восстановлению всего уничтоженного за время эвакуации из В. Силезии и попутно систематизировать новый материал.
18 апреля. ...Ночью над лагерем кружился немецкий самолет. Как забеспокоились все: закричали, чтобы тушили свет, многие кинулись в подвал. Как это не похоже на прежнюю апатию! Жизнь опять стала ценна для людей... Обещали привезти белье и английское обмундирование. Поговаривают, будут формировать русскую дивизию из бывших военнопленных. В этом случае – я ЗДОРОВ. Лечиться можно и после войны. Сперва – внести, хоть и с опозданием, свою долю в общее дело, дело борьбы с фашизмом. Без этого трудно будет глядеть прямо в глаза родным и друзьям, когда вернешься домой...
Злоба немцев к нам, русским, неизмерима. Вооруженные шайки встречают наших, возвращающихся с «трофеями» из деревень, и убивают их. Англичане делают все возможное, чтобы оградить нас от этого. Но люди бегут под проволоку, даже под выстрелами. Жалею, что американцы церемонятся с подобной сволочью. Я бы на месте солдата стрелял не в воздух, а прямо по нарушителю приказа. Ночью лагерь охраняют танки.
19 апреля. Митинг. С утра знаменитый плац перед кухней, где до освобождения толпились с котелками под полами шинелей изможденные пленные, та площадь, через которую сплошной вереницей с утра и до ночи тянулись носилки с мертвецами, сегодня до неузнаваемости преобразилась. Перед заново построенной трибуной, украшенной нашими знаменами, с нашими гербами, тысячи наших свободных людей. Еще выпирают скулы на лицах, еще не все твердо могут стоять на ногах, но это уже другой народ, радостный, проснувшийся для жизни... Превозмогая слабость (ночью опять температура), пошел и я. Разве усидишь!
Толпы на крышах, на буграх, высовываются изо всех окон. Тянутся к старому в новом, к преображенному в муках миру. Оркестр, крики, оживленный гул. Вспоминаются первомайские торжества, только сейчас еще торжественнее, еще радостней. Это – не календарный праздник, а праздник воскресения к жизни, триумф возрождения.
Вот говорит майор 9-й американской армии: спокойный, пожилой господин в защитной одежде, с национальным знаком на стальном шлеме, поздравляет нас с освобождением. «Вы больше не военнопленные», – говорит он... Я не выдержал. Покатились слезы. Те слезы, которые я так упорно сдерживал, когда меня били, когда издевались над всем святым, что вообще имеет человек, полились легкие слезы, удерживаемые два с лишним года, чтобы не показать врагу слабость, сдерживаемые личной гордостью и чувством достоинства, чувством ответственности за мнение о нашем народе, как стойком народе, умеющем под пытками улыбнуться в глаза врагу.
Сейчас я плакал, и, когда оглянулся, я увидел, что я не один смалодушничал. Слезы радости стояли в глазах почти каждого. Каждый, видимо, в эту минуту вспомнил все мучения, пытки голодом и невыносимой работой, все унижения и обиды, которые ему довелось пережить в плену...
Вот говорит наш новый комендант лагеря. При выражении соболезнования американскому командованию по случаю смерти Рузвельта все без команды сняли головные уборы. Несколько идиотов все же заорало «Ура» во все горло. Что поделаешь? В семье не без урода. Говорили о задачах сегодняшнего дня, приветствовали Сталина и союзников. Майор прощается с нами и под звуки марша уходит со своими солдатами – дальше на фронт. Война не кончена еще. Спасибо, от всей души спасибо, дорогие союзники! Скорей бы встать с вами в один ряд...
21 апреля. Лагерь и люди – неузнаваемы. Если бы кто-нибудь десять дней тому назад мог бы сказать нам, что скоро мы не будем поедать прекрасный бекон, бисквиты и шоколад! А сейчас это – явь, действительность. Сегодня предлагал всей палате сигарет, масла, бисквита (бесплатно)... Не так легко найти желающих. Лагерь наелся....
P.S. Прочел первые страницы этой тетради. Стыдно за малодушие. Искренно, но непонятно: сейчас сыт сверх меры.
_____________________________
© Балашов Виктор Сергеевич
