Коллектив авторов.
ГЕРОИ И ПОДВИГИ.
(Книга третья).
Приволжское книжное издательство, Саратов. Пензенское отделение. 1976.
Б. Легошин.
ЮЖНЕЕ ВАРШАВЫ.
«Интересная это вещь — граница, — думал, глядя в окно вагона, Василий Кашенков. — На земле ничего не видно, только на карте обозначено, а вот поди ж ты, как на человека действует, когда переходишь эту невидимую черту...»
За свой солдатский век немало границ пересек Василий Иванович. Особенно запомнилось, как командир сказал однажды перед боем:
"Товарищи бойцы, нам предстоит выбить противника с занимаемых позиций. Я не сомневаюсь, что фашисты покажут свои пятки; и вы имейте в виду: тот, кто ворвется первым во вражеские траншеи, тому честь и хвала, тот воин первым пересечет государственную границу Союза Советских Социалистических Республик! Мы очистим родную землю от фашистов!"
И действительно, за границей от сознания того, что твоя земля свободна, воевать стало как-то легче. А затем были границы европейских государств, освобождаемые советскими войсками от немецких оккупантов. С боями дошли до реки Эльбы. Однажды тишину майской ночи нарушила неожиданно вспыхнувшая стрельба. Стреляли из винтовок, автоматов, пулеметов, ухали пушки, но странно, что все это не походило на бой. Выбежав из землянки, Кашенков услышал, как солдаты радостно кричали, не жалея легких:
— Ми-и-ир!.. Ура-а-а!..
* * *
...Все ближе родное село Василия Ивановича. Несколько раз уже подходил он к проводнице вагона и просил ее сказать, как только поезд окажется на пензенской земле. Проводница, понимая его волнение, отвечала с улыбкой:
— Не беспокойтесь, обязательно скажу. Не забуду.
И вот граница Пензенской области. Как-то веселее стали постукивать вагонные колеса. И пригорки, и зелень на них, и мелькавшие деревья — все это за окном казалось другим, чем несколько километров назад. «Интересная эта вещь — граница», — думал Кашенков, забывший, которую папиросу подряд уже выкуривает.
— Станция Нечаевка! — услышал он голос проводницы.
Взяв давно уже припасенный багаж, Василий Иванович вышел из вагона, легко спрыгнул с подножки. Весело звякнули, коснувшись друг друга, ордена и медали на гимнастерке.
Шел, не торопясь, наслаждался нахлынувшими воспоминаниями. От Нечаевки до своего села ему знаком каждый поворот дороги, каждый кустик и каждый овражек; сколько раз возил он зерно на станцию во время жатвы — не сосчитать. А вот поле, где он школьником собирал колоски. Ходили всем классом, соревновались с другими, чтоб собрать больше.
По обеим сторонам дороги зеленели хлеба, готовые вскоре заколоситься. Миновал зерновой ток с полуразвалившимся соломенным навесом. «Все еще на прежнем месте, — отметил про себя Кашенков. — Ничего, навес к началу уборки поправим». Для него этот ток был не совсем обычным. Здесь во время работы обратил внимание Василий на односельчанку Машу и крепко подружился с ней. Чудно как-то получается: сколько раз он видел ее и на улице, и в сельском клубе, а вот однажды для самого себя нежданно «открыл» в ней то, чего раньше не замечал. Любовь всегда приходит неожиданно и начинается непонятно. И завершилась она свадьбой.
Но недолго пришлось пожить семейной жизнью. Вскоре Василия призвали на службу в армию. Вот и сын Толя вырос без него, этой осенью пойдет в первый класс. Эх, война-война, будь она проклята!
Его раздумья прервал старческий голос:
— А-а... никак это Васька наш! Узнаешь меня, солдат?
— Здравствуй, дед Андрей! Как не узнать, когда несчетно раз драл меня за вихры, — ответил Кашенков.
— Да ведь оно... тово, за дело драл, — словно оправдываясь, проговорил старик. — А ты уж теперь и не Васька, это я так, по старой памяти. Ты э-э... Василий... Василий Иваныч, — добавил он, осматривая награды.
— Герой всего Союза, как я вижу! Поди-ка, не в каждом районе есть с такой Звездой. Знай наших... Да что это я разболтался. Дома-то тебя как ждут. Радость-то какая! Эка жалость, Иван не дожил до такого дня. Как возрадовался бы сыну.
Навстречу бежали мать, жена Маша и Толик. Облепили его, повисли на плечах.
— Что же ты телеграмму не дал? Встретили бы,..— прослезились женщины.
Несколько дней Василий отдыхал, затем отправился в Нечаевку, в райком партии.
Встретил его радушно сам секретарь, поздравил с высокой наградой, спросил, как доехал. И о войне была речь. Потом заговорили о делах насущных.
— Чем теперь думаете заняться, Василий Иванович? — спросил секретарь.
— Крестьянствовать, полагаю, надо. Укреплять наше общее хозяйство. Мужики ведь в нашем Николо-Азясе на счету.
— Это вы правильно сказали, что на счету. Хоть и многие вернулись, да далеко не все. А если учесть, что вы коммунист, то и работу вам надо такую, чтобы село почувствовало пополнение. Как вы смотрите, Василий Иванович, если мы предложим колхозникам избрать вас председателем сельского Совета?
— Справлюсь ли?.. Но если райком партии считает, что так нужно, то я готов.
— Вот и хорошо. На первых порах что не будет ладиться, разумеется, поможем.
Председателем сельсовета Кашенкова избрали. До всего ему было дело: на то его и поставили, чтобы за всем смотрел.
Через несколько лет Василий Иванович переехал с семьей в Нечаевку, бывшую тогда районным центром. Там работал заведующим отделом социального обеспечения, директором промкомбината, начальником районного штаба гражданской обороны. В хлопотах по работе, по дому незаметно летело время, шли годы. Однако работа с людьми нравилась ему по-прежнему, быть в самой гуще дел стало необходимостью. Теперь он комендант совхоза «Нечаевский», и забот хоть отбавляй.
...Вторая половина февраля, а метели свирепствуют, как будто нет на них никакой управы, будто забыли, что скоро наступит первый месяц весны. Василий Иванович, подняв воротник, тяжело шагал к дому; сугробы непролазные, за день намотался по совхозу; три ранения напоминают о себе в непогоду, да и возраст берет свое: как-никак пятьдесят пять стукнуло.
Тщательно по-деревенски обмел веником с валенок снег и вошел в избу.
— Ну вот и я, — шутливо доложил он жене.
— Вот и он, — с укоризной проговорила Мария Ивановна. — Ты посмотри на часы. И что это за должность такая — комендант совхоза, — ни дня покоя нет. А тебя письмо ждет, еще утром принесли.
— От кого, Маша?
— Из Кировоградской области, а фамилию я и не разобрала толком. Пудин, кажется.
— Пудич, Маша, Пудич. Григорий Андреевич, однополчанин мой. Разве я тебе не рассказывал о нем? Интереснейший человек и хороший товарищ. Полвойны прошли вместе. Это не шутка.
После обычных приветствий Пудич писал: «Поздравляю тебя, Василий, с наступающим Днем Советской Армии и Военно-Морского Флота! Желаю тебе крепкого здоровья. Мне часто вспоминается война, дороги, которые мы прошли с тобой и с другими товарищами по роте. Нет ли у тебя переписки с Федором Ивановичем Винокуровым, Дмитрием Абрамовичем Аристарховым? Где они? Что они?.. А помнишь, Василий, четыре жарких дня под Варшавой? Какой ад был! Иногда не верится, что все это было с нами...»
Да, скажи ему, сельскому пареньку Василию Кашенкову, что он через это пройдет, — не поверил бы. А все это было. Было...
Люди знали, что может быть война, но не хотелось верить, что однажды она постучится в каждый дом. Люди работали: пахали землю, сеяли хлеб, косили душистую траву. Думали о будущем, любили.
На службу в армию Василия призвали до войны. Проводы были обычные, сельские: шумные, под звонкую гармошку, с песнями. Жена, конечно, не удержалась от слез.
— Успокойся, Маша. Не в старую же армию меня провожают, не на двадцать пять лет, вернусь года через два-три.
Два-три года выросли в семь.
Год учился в полковой школе. Вышел командиром расчета станкового пулемета. Служил далеко от дома, на границе с Монголией. Часто писал письма, спрашивал о здоровье матери, жены и шалостях сына Толика. Начал уже понемногу готовить себя к возвращению домой, но на пути встало 22 июня 1941 года.
Почти через всю Россию проехал Василий Кашенков, чтобы, слившись с миллионами других бойцов, не только не дать врагу продвинуться ни на шаг, но гнать его до самого логова. Он местами уже начал отступать, оставляя после себя взорванные мосты, обгорелые трубы, разорение... Больно было смотреть на смерть и разрушения, но тем суровее становились лица солдат, крепче сжимали оружие их руки.
Вот и линия фронта. Обыкновенная полоса земли, запорошенная снегом, и все-таки необычная: своя, родная земля, а свободно ступить по ней нельзя. Подкарауливает смерть.
Во взводе быстро перезнакомились. Большинство — молодежь, как и он сам или Николай Бобылев из Рязани.
— ...А ты откуда будешь? — спросил Василия солдат.
— Из Пензенской области.
— Да неужто и такая есть?
— Есть, дядя, есть. Географию надо было в школе получше учить, а не из рогатки по воробьям палить. А ты откуда? — спросил, в свою очередь, Кашенков.
— Я из города Сердобска.
— Как из Сердобска? Пензенской области, что ли?
— Из самой.
— Земляк, значит?
— Значит, земляк!
Под хохот наблюдавших за этой сценой бойцов земляки обнялись по-братски.
— Ну что же, давай знакомиться дальше. Василий.
— И я Василий.
— Вот те на! Тезки к тому же. Повезет так повезет,— сказал сердобчанин.— А с какого года, позволь узнать?
— Одна тыща девятьсот восемнадцатого, 25 июля по новому стилю, — весело ответил Кашенков. — А ты?
— На несколько годков постарше тебя.
— Тогда решим, что я тебя буду называть дядей Васей. Идет?
— Идет, земляк. Тем паче, что меня и без того во взводе все называют не иначе.
Так началась фронтовая жизнь. Под Болховым взвод вступил в бой. Наши части наступали, и пулеметчиков бросали на самые горячие участки. И всегда им сопутствовала боевая удача.
Но вот однажды надо же было случиться такому: в разгар боя что-то заело... Пулемет смолк.
Василий знал свой «максим», как говорится, вдоль и поперек, мог разобрать и собрать его с закрытыми глазами, а тут в критический момент почему-то растерялся. Только неистово тряс его за рукоятки, не понимая, что произошло.
— Ты чего замолчал?! — не отрываясь от своего пулемета, закричал неподалеку находившийся друг его Бобылев. — Хочешь, чтоб тебя живьем скрутили?
— Да заело... «Максим» мой отказал, черт его дери!— громко откликнулся Кашенков.
— Посмотри, не разорвалась ли гильза, — а затем Бобылев прокричал фашистам: — Эх вы, олухи! Давай поближе, патронов на всех хватит! — И опять подсказал другу: — Василь, не гильза ли в патроннике осталась?! Проверь-ка... — И снова застрочил из пулемета.
Обжигая пальцы о раскалившийся металл, Кашенков устранил задержку и с радостным остервенением полоснул очередью по гитлеровцам.
Противник оказал упорное сопротивление. Пришлось перейти к обороне. Во время боя тяжело ранило командира взвода.
Рядом оказался Матросов, ротный командир:
— Кашенков! Принимай взвод и закрепляйся на этом клочке.
А фашисты прут и прут, не считаясь с потерями. «Подпустим поближе, — решил Кашенков, — так оно будет вернее».
После боя командир роты похвалил:
— А ты молодец, Кашенков. Близко подпустили фашистов. Не сдали нервы, для новичка — это половина победы.
Волхов советские войска заняли. И снова наступление. Запомнились бои за Ливны, Фатеж — самые горячие, самые кровопролитные. Люди во взводе менялись часто: то убивают, то ранят. Василию пока везло, но под Дмитровск-Орловском и ему пришлось выбыть из строя.
Это случилось в районе Курской дуги. Немцы бросались в бешеные контратаки. Жара стояла невыносимая.
На участок, где располагался и взвод Кашенкова, направились три группы фашистов. Стрелковая рота, которую поддерживали его пулеметчики, понесла большие потери и сдала назад. Взвод остался один на один с врагом. Заметив, что им не дает продвинуться вперед какая-то горсточка бойцов, фашисты обрушили на нее ураганный пулеметный огонь. Взвод Кашенкова удерживал позицию до тех пор, пока не подошло подкрепление. И тут рядом рванула мина...
Василий Иванович уже в санбате узнал, что Дмитровск-Орловский наши отбили. Сам командир полка зашел в медсанбат и — прямо к Кашенкову:
— Поздравляю с наградой. Сдержать такой натиск противника — это достойно удивления.
Первый орден — Красный Звезды — заалел на гимнастерке младшего лейтенанта Кашенкова, словно капли крови, пролитые за Родину и вошедшие в рисунок ордена. Через несколько дней Василий Иванович прибыл в свою часть, догнав ее под Смоленском.
Но ненадолго вернулся во взвод Василий Кашенков. Уже за Севском приказали взять небольшую, но сильно укрепленную высоту. Пользуясь темнотой, подошли к подножию холма. Тишину осенней ночи разорвало дружное татакание наших станковых пулеметов. Люди поднялись в атаку, но с высоты ответили таким плотным огнем, что, понеся потери, пришлось залечь. За ночь не раз еще поднимались советские бойцы в наступление и откатывались назад. От взвода Кашенкова осталось не более отделения. Василий Иванович сам лег за пулемет и хлесткими очередями разил врагов. С высоты немцы отвечали без передышки, а перед рассветом полезли, рассчитывая столкнуть продвинувшихся вверх советских воинов. Один из снарядов разорвался недалеко от командира пулеметного взвода. Кашенков почувствовал, как сильно ударило в бедро, но, разгоряченный боем, он не оставлял пулемета, пока не уволокли его санитары.
Отправили в госпиталь в город Фурманов. Переписывался с товарищами. Василию Ивановичу сообщили, что взвод почти весь погиб, но высота была взята. Обидно было находиться в бездействии, но ничего не поделаешь: тяжелое ранение.
На передовую он возвратился уже командиром пулеметной роты.
Шло лето 1944 года. Ожесточенные бои не прекращались на тысячах километров, но враг уже был не тот. Спесь с него была сбита в сражениях под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге.
Части 61-й армии (в их составе рота Кашенкова) заняли город Туров на берегу Припяти. Теперь открывался путь на важный пункт — Лунинец. Это был крупный железнодорожный узел на участке Сарны — Барановичи. День и ночь шли через него немецкие эшелоны с людьми и техникой. Три линии вражеской обороны опоясывали Лунинец.
117-му полку, в котором находился Василий Иванович, поставлена была задача: перерезать железнодорожную магистраль, обойдя укрепления под городом, и лишить противника возможности подбрасывать свежие силы.
Пулеметная рота заняла исходные позиции. Кашенков проверил, хорошо ли оборудованы огневые точки, наличие боеприпасов. Атака была стремительной. Пулеметчики несколько раз меняли позиции, настойчиво продвигаясь вперед. Наконец и линия железной дороги, матово поблескивающая накатанными рельсами. Пули звонко дзинькали, ударяясь о рельсы. Немцы остервенело пытались выбить полк, перерезавший железнодорожную артерию, атаковали в любое время суток, понимая, что отрезанный от резервов Лунинец долго не продержится. Понимали это и бойцы 117-го полка, поэтому с необыкновенным упорством удерживали позиции.
Редкими были часы затишья. Кашенков подошел к одному из пулеметных расчетов, придирчиво осмотрел, как оборудована позиция.
— Хорошо все сделано, правильно, а вот когда мы подходили к железной дороге, вы однажды подставили себя немцам. К чему это?
— Виноват, товарищ старший лейтенант,-— ответил за всех командир расчета, — но ведь один раз только так было. Не успели окопаться.
— Одного раза вполне достаточно, чтобы убило, а вы и здесь нужны, и дома вас ждут. С победой ждут вас, а не похоронки горькие.
Через несколько дней пришло солидное подкрепление, и Лунинец заняли. Полк стал называться Лунинецким в составе Киевско-Житомирской Краснознаменной орденов Кутузова и Суворова стрелковой дивизии. Василий Иванович Кашенков был награжден орденом Александра Невского.
Осенью 1944 года упорные бои велись на широком фронте за освобождение Советской Прибалтики. В состав 3-го Прибалтийского фронта входила и пулеметная рота, которой командовал В. И. Кашенков.
Немцы сопротивлялись упорно, часто переходили в контратаки, но судьба их была уже давно решена. Когда освободили Ригу, жители со слезами на глазах встречали своих спасителей. На массовом митинге, в беседах трудящиеся горячо благодарили воинов Советской Армии за освобождение от фашистской тирании.
Многие бойцы за участие в тех боях были награждены орденами и медалями, в том числе и пулеметчики роты Кашенкова. Их командиру вручен был орден Красного Знамени.
Стучали колеса вагонов, увозя эшелоны на запад. Солдаты разговаривали о разном, мечтали о знакомых местах, о близких, о планах на послевоенное время.
Кашенков поделился мыслями с Григорием Пудичем, с которым был в одной части, начиная с боев под Севском.
— Спрашиваешь, что я буду делать после победы? Точно не знаю, хоть и часто думаю об этом времени. Сначала отосплюсь в тишине, потом нагляжусь на небо, на деревья. А сейчас сам знаешь, как на это смотрим: гора — это высота, река — водный рубеж, лес или кустарник годятся для маскировки. А настоящей красоты земли и неба замечать некогда.
— Вот у нас на Украине — так это небо! Синее-синее. А зелени на земле — крыш не видно. Это об Украине написал такие стихи Алексей Толстой: «Ты знаешь край, где все обильем дышит, где реки льются чище серебра?..» Хорошо!
— Одним словом, родная тебе земля. И всякому так. Мне, к примеру, родная Пензенщина.— Кашенков открыл портсигар, помял в пальцах папиросу и вдруг предложил:— Давай-ка, Григорий, споем.
— Какую?
...Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза...—
начал задумчиво Пудич. Солдаты поддержали песню, и уже следующий куплет пели в вагоне все.
...Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви.
За «Землянкой» последовала веселая «Катюша», а потом другие песни.
Выгрузились южнее Варшавы. Расположились неподалеку от леса. Началась тщательная подготовка к бою. Кашенков чувствовал, что ожидается что-то большое.
Его назначили заместителем командира стрелкового батальона. 13 января вечером вызвали в штаб полка вместе с замполитом капитаном Истоминым. Его уважали за смелость в бою, хладнокровие, которое не терял он даже в крайне опасные минуты, за то, что всегда мог задушевно поговорить с человеком.
— Думается мне, Тимофей Ефимович,— сказал Кашенков Истомину,— что одним боем, разовой схваткой дело тут не обойдется. Очень уж основательно готовимся. Ждут нас большие дела.
— Пожалуй, оно так и будет,— согласился после небольшой паузы замполит.— Я тебе так скажу: впереди — Варшава, ее надо освободить, а немцам отдавать ее ох как не хочется.
— Значит, предстоит серьезная заваруха под Варшавой.
— Это значит, с людьми надо будет нам больше поработать.
— Наверняка инструкции дадут на этот счет в штабе полка, — Кашенков придержал рукой попавшуюся навстречу ветку, с которой на плечи посыпался снег.
— Инструкции, Василий Иванович, я считаю, в общем-то, уже даны, — сказал замполит, стряхивая варежкой снег с полушубка.— Помните, что было написано в передовой статье новогоднего номера «Правды»? «Вместе с нашими союзниками мы доведем до конца разгром гитлеровской Германии в этом году». Сказано вполне определенно. Это — лозунг партии до конца войны и вместе с тем инструкция: лучше действовать вместе!
— Действительно, как лозунг: коротко и ясно. Но, пожалуй, на союзников надежда малая. Как смотришь на это, замполит?— Кашенков хитровато улыбался.
— Смотрю так, как и ты, и другие, понимая, что наши союзнички, так сказать, и для нас камень носят, выжидая...
...После совещания у командира полка стало понятным, что у фашистов на подступах к польской столице имеется несколько линий обороны. Сопротивляться враг на этом участке будет ожесточенно, потому что дальше — прямой путь на Варшаву.
Пока нездоровилось комбату, Кашенкову было поручено возглавить батальон. Перед ним поставили ответственную задачу: осуществить прорыв на главном направлении.
Ночью через минные поля саперы сделали проходы, обозначив их флажками. Рано утром началась артиллерийская подготовка. Как только стихла канонада, роты батальона с криком «ура!» устремились вперед. Уцелевшие фашисты открыли яростный огонь. Из глубины их обороны ударила артиллерия крупного калибра.
Вот полоса с колючей проволокой. Нелегко досталась она. Но ничто не могло уже остановить наших бойцов. В немецкие траншеи полетели гранаты. Скоро первая линия обороны была смята.
Враг стал подбрасывать подкрепления, их отсекали наши пулеметчики. Артиллеристы прямой наводкой били по приземистым дотам. Однако фашисты сопротивлялись упорно. От батальона Кашенкова осталось не более половины состава. В один из моментов боя, когда надо было поднять людей в атаку, Кашенков встал в свой огромный рост и пошел на врага с автоматом в руках, увлекая за собой бойцов. Раскатилось мощное «ура-а-а!», и немцы еле успели унести ноги...
К середине дня с вражеской стороны показалась группа танков. Их встретила противотанковая артиллерия и взвод старшего лейтенанта Дмитрия Аристархова, вооруженный противотанковыми ружьями. Загорелся один танк, второй... другие наступали, и под их прикрытием приближалась пехота. Истребители танков метким огнем выбивали их. Командир взвода подбил пять танков, за что был представлен к званию Героя Советского Союза.
Бой стих лишь с наступлением темноты, но едва забрезжил рассвет, как он завязался снова. Атаки и контратаки следовали одна за другой. Так прошел еще один тяжкий боевой день. О событиях следующего дня по-военному кратко и достоверно говорится в наградном листе: «...16 января противник перешел в контрнаступление, из строя вышел командир батальона. Кашенков, принял «а себя командование батальоном и, несмотря на численное превосходство противника, прочно удерживал занимаемый рубеж. В тяжелые минуты боя, когда немцы находились в пятидесяти метрах, он лично поднял батальон и с криком «за Родину, за партию!» повел его в контрнаступление. Противник был отброшен, оставив на поле боя до 50 трупов, 3 самоходки и 4 орудия».
Враг был разгромлен, и 17 января советские воины вошли в Варшаву.
* * *
Разное и многое видел, пережил за годы войны Василий Иванович Кашенков. О том свидетельствуют его боевые награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, шесть орденов, медали. Об этом говорит крепкая дружба однополчан, пронесенная через десятилетия. Вот не забыл же Григорий Пудич написать в далекое пензенское село. Василий Иванович еще раз прочитал последние строки: «Я не устаю радоваться жизни, Василий. Может быть, это оттого, что я столько раз был на грани ее потери в годы войны. Смотрю, как лучше становится вокруг с каждым днем, радуюсь детям и часто думаю: не зря мы прошли через весь ад войны с фашистами, не зря погибли наши товарищи, не зря проливалась кровь».
И словно отвечая своему боевому другу, подтверждая его слова, Василий Иванович, подполковник запаса, в задумчивости негромко, но твердо сказал: «Не зря, друг мой. Совсем не зря мы были с тобой южнее Варшавы».
