05.02.2015 11:11
Бюст пензенского Героя Афанасия Лапшова установлен в Калужской области 
Братская могила, в которой покоятся отважные воины Великой Отечественной войны, расположена в селе Ульяново Калужской области. Рядом установлен памятник и бюст генерала. Надпись на мемориальной доске гласит: «Вечная память героически погибшему в боях за Родину гвардии генерал-майору, Герою Советского Союза Лапшову Афанасию Васильевичу».
Однако если Калужская область дала последнее пристанище Герою, то жизнь ему подарила пензенская земля. Родился Афанасий Лапшов в 1893 году в селе Чемизовка Камешкирского района.

«Вся его жизнь была связана с военной службой, насыщена боевыми событиями. Жизненный путь героя с пензенской земли был из правил исключения. На всем протяжении своей жизни Афанасий Лапшов совершал героические подвиги: будь-то в годы Первой мировой войны, в борьбе с белогвардейцами в годы Гражданской войны, в далеких горах Испании, в боях с фашизмом в годы Великой Отечественной войны. Всюду с присущей ему энергией и мужеством, не уронил честь русского солдата», — пишет в своих воспоминаниях об Афанасии Лапшове его правнук.
Несмотря на большой послужной список, в преддверии 70-летия Великой Победы обратим особое внимание на период жизни Афанасия Лапшова, связанный с Великой Отечественной войной.
С первого дня — на фронте. Будучи командиром 109-го стрелкового полка (74-я стрелковая дивизия, 9-я армия, Южный фронт) в оборонительных боях в июне — июле 1941 года в районе города Бельцы и поселка Флорешты (ныне город в Молдавии) несколько раз водил полк в атаку, разгромил два румынских полка. С малым отрядом двое суток стойко удерживал переправу через Днестр. Отважный командир попадал в окружение, но вместе со штабом выходил из него, сохраняя личный состав и материальную часть полка.
С сентября 1941 года полковник Лапшов командовал 259-й стрелковой дивизией (52-я отдельная армия, затем 2-я ударная армия на Волховском фронте), отличился в Тихвинской наступательной операции, участник Любанской наступательной операции. С июня 1942 года — заместитель командующего 4-й армии Ленинградского и Волховского фронтов. В ноябре 1942 года направлен на учебу.
В апреле 1943 года он окончил ускоренный курс Высшей военной академии имени К.Е. Ворошилова и сразу был назначен командиром 16-го гвардейского стрелкового корпуса в 11-й гвардейской армии Западного фронта.
Гвардии генерал-майор Афанасий Лапшов пал смертью храбрых в бою 14 июля 1943 года в ходе Орловской наступательной операции: при выезде в войска попал на нейтральную полосу и был убит в перестрелке.
За умелое командование стрелковым полком, образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистским захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм Афанасию Лапшову присвоено звание Героя Советского Союза.
Похоронен в селе Ульяново Ульяновского района Калужской области.

Награжден двумя орденами Ленина и медалью «ХХ лет РККА».

Память о Герое Афанасии Лапшове хранят в разных уголках нашей страны. Село в Пензенской области, где родился Афанасий Лапшов, носит его имя. В 2010 году на здании средней школы населенного пункта открыта мемориальная доска в честь Героя.
В селе Ульяново Калужской области, помимо бюста Лапшова, его именем названа улица.
Кроме того, о Герое Советского Союза издана документальная повесть под названием «Камарада Атанасов».
Также память Героя была увековечена на конвертах.

Жена Афанасия Лапшова Эрен Фернандес Милерас передала в дар Пензенскому краеведческому музею документы и вещи своего мужа.

Подвиг героя увековечен и в очерке пензенского журналиста Тихона Кадышева. В проекте телеканала «Россия 1. Пенза», посвященном 70-летию Победы в Великой Отечественной войне, предлагаем познакомиться с ним.

Верный сын партии

Как говорят в народе, он горького хлебнул досыта. Сын безземельного, многодетного пензенского крестьянина пятнадцатилетний Афанасий Лапшов отправился в поисках работы на сторону. Обучался столярному делу. Перебивался на случайных грошовых заработках, голодал, жил в сырых подвальных углах. 3а недолгие годы он хорошо познал жизнь городского пролетариата, сроднился с ним.
В 1914 году он был призван на военную службу и четыре года провел в окопах. Это был храбрый, смекалистый русский солдат, заслуживший три георгиевских креста и чин младшего унтер-офицера.
В Февральскую революцию Лапшов был избран в солдатский комитет 88-го Чебоксарского полка. Он стал доверенным лицом у солдат. В период Октябрьской революции, числясь в 292-м пехотном полку, Лапшов возглавил пятьдесят солдат, с боем захватил склад оружия и раздал его рабочим отрядам.
Тяга к родным местам привела Лапшова в восемнадцатом году в свое село Чемизовку, где он думал заняться крестьянством. Там же он вступил в партию и стал сельским активистом. Но затянувшаяся гражданская война разрушила планы Афанасия. Он добровольцем пошел в Красную Армию и с тех пор до конца жизни посвятил себя военной службе.
Кончилась гражданская война, разгромлены интервенты. Однако военная угроза для молодой Советской республики не миновала. Красной Армии требовались грамотные, опытные и преданные командиры. Афанасий Васильевич направляется слушателем в Казанскую высшую военную школу. Близкий друг Лапшова, ныне генерал-лейтенант запаса Федор Ефимович Шевердин, вспоминая о тех далеких годах, рассказывает:
— В течение трех лет я сидел с Афанасием за одной партой. Он был горяч по натуре, суровый на вид, но общительный, честный и отзывчивый товарищ. Страшно жадный на учебу. Многие часы просиживал за учебниками. Бывало, предложишь ему отдохнуть, пойти погулять, а он тебе: «Вам хорошо, а меня грамоте сельский поп учил и оставил недоучкой. Вот сейчас и догоняю».
Стремление к знаниям у Афанасия Васильевича было все время большое. Он никогда не расставался с книгами, было ли это в мирные годы или в грозные боевые дни. Учеба помогала ему воспитывать своих подчиненных. В архивных документах сохранились интересные записи. В 1928 году на партийном собрании комиссар 78-го стрелкового полка известной 26-й 3латоустской дивизии, говоря об учебе коммунистов, заявил: «В деле повышения своих знаний и воспитания красноармейцев надо всем брать пример с командира стрелковой роты Лапшова. Мы уверены, за таким командиром подчиненные пойдут в любой бой». Интересны также воспоминания бывшего бойца интернациональной бригады в Испании, ныне генерал-майора в отставке, Василия Тимофеевича Маслова: «У Лапшова были какие-то редкие способности. Вот, например, не успели мы приехать в Барселону, как он быстро подружился с французами и итальянцами, а через месяц, другой говорил на испанском языке. В горах он ориентировался и воевал, как в своем родном Поволжье».
Личное дело командира Советской Армии Лапшова переполнено документами. Читая их, невольно проникаешься глубоким чувством уважения к этому человеку — безупречному коммунисту, бесстрашному воину, прекрасному товарищу.
Жена и товарищ по испанским боям, Эрен Фернадес Милерас, передавая в дар Пензенскому краеведческому музею документы и вещи своего мужа, по-женски тепло отзывается о нем: «Он был очень честный и справедливый, чуткий и заботливый муж и отец. Нетребовательный и бережливый к вещам. Простые, дешевые вещи у него жили многие годы, как вот эти старые, плохонькие карманные часы. Он был выносливым солдатом, мог переносить любые трудности. В период боев в Испании нам приходилось плохо питаться, он всегда успокаивал меня и говорил: «Ничего, дорогая Миля, покончим с фашистами, приедем в Советский Союз, я накормлю тебя русским борщом и калачом. Потерпи немного».
Великая Отечественная война началась, когда Лапшов на западной границе командовал прославленным 109-м Чонгарским стрелковым полком.
Полковник запаса Гутин, вспоминая о боях на Южном фронте, пишет: «Воевал вместе с Лапшовым. Это был на редкость смелый и авторитетный офицер в дивизии. Каждый его боец с гордостью называл себя: «Я лапшовец».
В течение тридцати дней семьдесят четвертая стрелковая дивизия вела упорные оборонительные бои, сдерживая страшный натиск больших сил противника. Там, где нависала опасность, где требовалась исключительная стойкость, туда бросался 109-й полк. Части дивизии, узнав, что на помощь к ним прибыл полк Лапшова, начинали чувствовать себя увереннее, это прибавляло им собственных сил.
Не остановили немцев эти тридцать дней боев, но они измотали, обескровили лучшие гитлеровские дивизии. Победа Советской Армии закладывалась уже здесь, в первых боях, и первые ее кирпичики пришлось закладывать Афанасию Васильевичу.
Очень хорошо было сказано о способностях и замечательных душевных качествах Лапшова в статье, опубликованной в «Красной звезде» 20 апрели 1942 года. «...Его нельзя было не любить — прямой, резкий, увлекающийся и увлекающий, натура широкая, русская. Он сочетал в себе чапаевский размах с военной культурой, почерпнутой в академии, в книгах, в живом опыте сражений».
Не могли и немцы по-своему «не оценить» Лапшова. Когда на одном из участков фронта немецкая разведка доложила о том, что дивизия не может продвигаться вперед — на ее направлении обороняется полк Лапшова, гитлеровское командование было взбешено: «Как! Опять этот Лапшов?!». На советские войска полетели листовки, в которых предлагалось за живого или мертвого Лапшова двадцать пять тысяч марок.
Позже на Ленинградском фронте «цену» на Афанасия Васильевича гитлеровцы повысили до пятидесяти тысяч марок. Лапшов не сходил с полос фронтовых газет. Статьи, стихи, фотографии и рисунки — это тоже высокая аттестация воину.
Полководческий талант Лапшова особенно развернулся, когда он стал командовать дивизией, а затем корпусом. Главным и твердым его правилом было: побеждать не числом, а умением — старое правило русского военного искусства.
Сохранилась запись Афанасия Васильевича об одной операции: «Декабрь 1941 года. После боев у 126-й немецкой стрелковой дивизии, которая закрепилась в районе станции Гряды, силы таковы: до 2000 человек, тридцать орудий, двадцать минометов и другое оружие. Мы имеем 1400 человек, одиннадцать орудий, двенадцать минометов, пятьдесят четыре ручных пулемета. Мороз доходит до тридцати градусов. Но будем наступать».
И Лапшов наступал, хотя в уставах всех армий было записано, что наступление на обороняющегося противника проводится при тройном превосходстве в силах. Афанасий Васильевич разработал дерзкий план: бросил в обход дивизии противника девять десятых своих сил, оставив с фронта только один батальон. Большой боевой опыт и чутье полководца не подвели его — операция удалась. Было освобождено шесть населенных пунктов, захвачено много трофеев. Противник оставил на поле боя 450 солдат и офицеров.
Свои донесения Лапшов заканчивал: «Высокий морально-политический дух наших бойцов обеспечил успех этой операции». Себе Афанасий Васильевич никаких заслуг никогда не приписывал.
Зимой 1942 года одна из наших армий вела наступление, зашла далеко в тыл противника и не обеспечила себе прикрытие флангов. Немцам удалось замкнуть кольцо окружения и расчленить армию. Лапшову было предложено прекратить сопротивление и сдаться с дивизией. Фашисты ликовали: наконец-то Лапшов у них в руках, и они навсегда покончат с ним.
Афанасий Васильевич и на минуту не терял надежды вывести дивизию из окружения. «Уж лучше умереть стоя насмерть в обороне, чем позорный плен, измена Родине. А еще лучше прорываться. Выйдем из окружения, обещаю вам», — заявил Лапшов на митинге личного состава. Бойцы и командиры криком «ура» приветствовали решение своего командира.
По заснеженному бездорожью, в жгучие морозы, голодные, с крайне ограниченными боеприпасами, отдельными боевыми отрядами, не терявшими между собой связь, продвигалась дивизия на восток. Эта был не марш, а беспрерывная цепь кровопролитных боев. Бойцы и командиры ни днем, ни ночью не знали передышек. Как потом было установлено, на пути прорыва дивизии полегло около восьми тысяч вражеских солдат. Дивизия пробилась к линии фронта, сохранив свою организацию, как войсковое соединение, сохранив воинскую честь.
Когда 27 марта 1942 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил Афанасию Васильевичу Лапшову звание Героя Советского Союза, армейская газета писала о нем: «Имя бесстрашного командира, мастера сокрушительных ударов по врагу, полковника Лапшова широко известно в наших частях. Сын великого русского народа, он воплотил в себе его лучшие качества — беззаветную храбрость, мужество, неукротимую волю к победе, инициативу, военную сметку. Лапшов и его бойцы дрались с врагом самых ответственных участках фронта. И всегда лапшовцы, ведомые своим отважным командиром, нещадно били гитлеровцев. Слава о лапшовцах-героях боев за Малую и Большую Вишеру, за Гряды, за углубление Волховского прорыва — гремит по всему фронту».
Известная Курская битва — последняя битва, в которой участвовал генерал-майор Лапшов, командуя стрелковым корпусом. Учитывая большое значение и напряженность предстоящих боев, Афанасий Васильевич провел большую подготовку подчиненных ему войск. Тактические учения, изучение новой боевой техники, беседы с воинами заполнили дни подготовки. «Трудно в учении — легко в бою», — часто повторял неутомимый командир корпуса. И «тяжелое учение» оправдало себя. 12 июля 1943 года корпус Лапшова пошел в наступление. 3а несколько дней он продвинулся на 70 километров вперед, сокрушив несколько немецких дивизий, а с ними и последние надежды гитлеровского командования на победу.
В июле этого переломного года войны оборвалась жизнь верного сына советского народа. Похоронен Афанасий Васильевич в селе Ульяново Калужской области. В этом селе стоит его бронзовый бюст. Главный же памятник ему воздвигли его ученики-гвардейцы, одержав победу над фашизмом.

(«Герои и подвиги» (Сборник очерков), Саратов, Приволжское книжное издательство, 1966 год)

Комдив Афанасий Лапшов

М. П. Таут
полковник в отставке, в 1942 год у майор, командир саперного батальона 259-й стрелковой дивизии

Писать о событиях более чем тридцатилетней давности, да еще в почтенном возрасте, очень и очень трудно. Взяться за этот труд меня побудили не столько обращенные ко мне просьбы, сколько та память и глубочайшее уважение, которое я навсегда сохранил к моему первому в Великой Отечественной войне боевому начальнику - комдиву 259-й стрелковой Афанасию Васильевичу Лапшову.
Поскольку разные события этого периода зафиксировались в моей памяти с неодинаковой отчетливостью, а иные и вовсе в ней не удержались, дать их описание в виде непрерывной цепи я не мог. Получилась лишь отрывочная картина пережитого мною за пять месяцев пребывания в дивизии.
Считаю необходимым сказать несколько слов и о себе. Родился в 1896 году на Дальнем Востоке в семье офицера. Воспитывался и учился в кадетском корпусе и военно-инженерном училище. С февраля 1915 по сентябрь 1917 года служил офицером в строю, на фронтах империалистической войны (субалтерн-офицером, командиром саперной роты). С марта 1918 года - в Красной Армии. В 1923 году окончил Военно-электротехническую академию и. получил диплом инженера. До октября 1928 года нес службу на строевых и технических должностях в РККА. Затем был определен в резерв начсостава и на работу в промышленности в качестве инженера.
22 июня 1941 года застало меня на должности главного инженера по капитальному строительству одного из заводов оборонного значения. 8 июля 1941 года был призван в армию и в сентябре того же года убыл в распоряжение штаба Северо-Западного фронта. В начале октября 1941 года получил назначение командовать саперным батальоном 259-й стрелковой дивизии.
После тяжелых оборонительных боев в районе Старой Руссы дивизия была выведена в резерв фронта и находилась в районе Ивантеево - Бол. Уклейно (недалеко от Валдая). Командира дивизии полковника А. В. Лапшова и ее комиссара полкового комиссара Майзеля я нашел на КП, где в это время проводился сбор командиров частей и начальников служб.
Командир дивизии произвел на меня более чем благоприятное впечатление. Выше среднего роста, стройный и подтянутый, с быстрыми и четкими движениями, он являл собой образец строевого командира. Тонкие черты смуглого лица, орлиный профиль и живые быстрые глаза подчеркивали в нем человека недюжинной воли, энергичного и решительного.
Я представился полковнику, как того требовал устав. Он оглядел меня с заметным любопытством. Видимо, его внимание привлек мой неказистый вид: неперешитое, едва пригнанное обмундирование, кирзовые сапоги. К тому же мое нестроевое звание "военинженер 3-го ранга"...
- Из запаса? - спросил меня полковник.
- Так точно!
- Чем занимались до призыва?
- Работал инженером на заводе.
- Сколько вам лет?
- Сорок пять!
- Значит, и в старой армии служили?
- Так точно! Служил.
- Последний чин?
- Поручик!
Затем, довольный своей догадкой, он обратился к комиссару:
- Я ведь их брата по ухваткам узнаю, издалека! Полковник представил меня собранию командиров и пригласил к ужину, за которым состоялось наше дальнейшее знакомство.
Меня сразу расположили к Лапшову его прямолинейность и откровенность в суждениях, доверчивость и непредвзятое отношение к собеседнику. С таким характером легко жить и вести людей за собой, подумалось мне тогда. Впоследствии, наблюдая за Афанасием Васильевичем в боевой обстановке, я не раз убеждался в этом. В первой же беседе со мной Афанасий Васильевич рассказал немного о себе. Он происходил из крестьян. В старой армии окончил учебную команду и носил нашивки старшего унтер-офицера. В империалистическую войну сражался в пехоте. Имел несколько Георгиевских крестов и медалей. Воевал и в гражданскую.
Тогда же, как и не один раз впоследствии, Лапшов посетовал на недостаточность своего образования: "Мне бы поучиться!" Свое уважительное отношение к науке, к знаниям он проявлял постоянно, требовал от подчиненных неустанно учиться и самим учить своих подчиненных. Всегда с удовольствием и интересом слушал он в часы досуга или совместного нашего скитания по частям дивизии мои рассказы о Петре I, Суворове, Кутузове, Наполеоне и других военных деятелях и полководцах.
Впоследствии я узнал, что Лапшов окончил курсы "Выстрел", воевал в Испании, где и женился. Войну в 1941 году начал на юге командиром стрелкового полка.
* * *
Осложнившаяся в среднем течении реки Волхов обстановка помешала дивизии закончить полностью свое доукомплектование и вооружение. В начале второй половины октября 1941 года она была переброшена в район Малой Вишеры, где вошла в состав 52-й армии.
Выгрузившиеся части дивизии, получив задачу на оборону города, с утра 23 октября приступили к ее организации. Строились огневые точки, на основных направлениях ставились противотанковые минные поля. Весь этот день обстановка для дивизии была тревожной.
Противник форсировал реку Волхов и развивал наступление в направлении Малой Вишеры. Прибывавшие части дивизии выгружались из эшелонов и спешили в назначенные им районы. В воздухе беспрепятственно два-три раза в день появлялся немецкий самолет-разведчик, а к вечеру противник открыл артиллерийский огонь по Железнодорожному вокзалу и прилегавшим к нему путям.
Утром 24 октября противник начал наступление на город.
С запада город оборонял батальон стрелкового полка, усиленный тремя ротами вверенного мне саперного батальона. Командовал стрелковым батальоном капитан Закиров, казах, мужественный и энергичный человек.
Оборонявшиеся подразделения стрелков и саперов не поддерживались ни артиллерийским огнем (артполк дивизии, кажется, еще выгружался где-то на дальних подходах к городу), ни минометами, которых дивизия еще не получила. Саперные роты располагали только винтовками, часть которых к тому же не имела штыков. На весь батальон выдали лишь два автомата ППШ (с одним диском каждый) и 3-4 самозарядные винтовки СВТ. Пулеметов не было никаких.
Атаковали нас части 126-й пехотной дивизии врага. Неся большие потери, главным образом от минометного огня, мы не смогли долго продержаться. В тот же день к вечеру наши подразделения были расчленены и оттеснены с западной окраины города.
Продолжая вести уличный бой, одна из саперных рот попала в окружение и погибла почти полностью. Я же с двумя другими ротами и присоединившимися к нам группами стрелков оказался у железной дороги. Зацепившись за вокзальные здания и станционные сооружения, мы сдерживали противника до темноты. Ночью к нам подошел стрелковый полк подполковника Антропова, с которым мне был передан приказ комдива вывести саперный батальон из боя и поступить с ним в резерв дивизии. Утром 25-го остатки батальона, двигаясь вдоль железной дороги на юго-восток, присоединились к штабу дивизии на разъезде Сюйска.
С тяжелым сердцем шагал я во главе двух-трех сотен людей, обескураженных неудачей первого столкновения с врагом. Еще более расстроенным казался шагавший рядом комиссар батальона Кузнецов, культурный и честный человек, бескомпромиссный партиец и патриот. Педагог по профессии, он тоже недавно был призван в армию.
Что мы скажем своему начальству в дивизии? Все ли мы сделали, чтобы устоять там, где нас поставили? Чем объясним неудачу? Уже при входе в избу, где помещался КП дивизии, я неожиданно столкнулся с Лапшовым и Майзелем. Встреча, вопреки ожиданию, была совсем не драматичной. Командир дивизии искренне обрадовался нашему появлению. Он не только не стал ни в чем упрекать нас, а, напротив, с сочувствием и одобрением выслушал мой подробный доклад о событиях прошедшего дня. Мы выполнили, оказывается, свою задачу уже тем, что задержали противника на время, достаточное, чтобы части дивизии закончили выгрузку из эшелонов и сосредоточились в указанных для них пунктах.
Полковник сам выглядел бодро и, как всегда, был деятелен. Заметно его расстроило только сообщение о наших потерях. Выйдя к саперам, он в непродолжительной сердечной беседе сумел возвратить им бодрое расположение духа. Здесь он открылся мне и как незаурядный, вдумчивый воспитатель. Запомнилось, как он говорил о страхе ("Ну как, товарищи, страшно было?"). Он развил эту тему на доступном для бойцов языке, но достаточно глубоко. Страх он представил как вполне естественное чувство, стыдиться которого вовсе не следует. Стыдно солдату должно быть не за испытываемый страх, а за неспособность подавить, преодолеть его в себе. Сам комдив казался совершенно бесстрашным.
* * *
Заняв Малую Вишеру, противник перешел к обороне на рубеже, проходившем по правому берегу речки Малая Вишера.
Насколько помню, 259-я дивизия противостояла ему на участке деревни Пустая Вишерка, на южной окраине города. Ее КП располагался в деревне Красненка, а я со своим батальоном - в деревне Дора. В течение одной-двух недель стороны активных действий не предпринимали, ограничиваясь разведкой.
Примерно в середине ноября 52-я армия перешла в наступление, в котором 259-я дивизия должна была во взаимодействии с соседом слева, 267-й дивизией, овладеть Малой Вишерой. Противник упорно держался, используя тактические выгоды своего расположения: передний край его обороны проходил по обрывистому берегу речки и, кроме того, был усилен проволочными заграждениями и минными полями. Мы не располагали достаточными средствами подавления. Артиллерии и авиации у нас было мало, боеприпасов также.
Следует признать, что к тому времени мы не располагали и достаточным боевым опытом. Тактические приемы наших командиров были бедны и однообразны. Преобладала атака "в лоб", к маневру прибегали редко. Да и трудно было ожидать иного, когда среднее звено нашего командного состава (взвод, рота и батальон) в основном состояло (я здесь не имею в виду кадровые части РККА) из людей, призванных из запаса, то есть с недостаточной боевой подготовкой, а иногда и вовсе без нее. Но мы были сильны высоким политико-моральным состоянием своих людей, что и помогло нам противостоять противнику.
Атаки дивизией Малой Вишеры долго не приносили успеха. Наши стрелки лезли буквально напролом, несли большие потери, но сокрушить вражескую оборону не могли. Лапшов в эти дни почти совсем покинул свой КП и больше пребывал в полках, батальонах и ротах.
Однажды, будучи вызван к нему, я нашел его сосредоточенным и невеселым. Обратился он ко мне в форме, совсем не напоминавшей приказ:
- Слушай, товарищ Таут, помоги! Дай мне одну из твоих рот. Надо усилить правофланговый полк, а у меня больше ничего для этого нет.
Загадка столь нерешительной просьбы Лапшова открылась мне несколько позже, когда в одной из бесед Афанасий Васильевич признался, что ему однажды сильно попало за использование специальных войск не по назначению. В данном же случае использование саперной роты по замыслу комдива обошлось для дела как нельзя лучше. Стрелковый полк, на усиление которого поступила 1-я саперная рота, безуспешно атаковал деревню Пустая Вишерка - один из узлов сопротивления в системе обороны противника.
По свидетельству бывшего дивизионного инженера майора Ф. И. Марчака, находившегося в тот день в боевых порядках этого полка, саперная рота была использована для удара во фланг. Воспользовавшись тем, что противник отбивал яростные атаки наших стрелков с фронта, саперы перешли на правый берег речки Малая Вишера и, внезапно появившись на дороге Малая Вишера - Неболчи - Тихвин, стремительно ворвались в Пустую Вишерку с северной ее окраины. Остальное было, как говорится, уже делом техники: противника выбили из деревни, и вся его оборона от Малой Вишеры стала сматываться к югу. К исходу дня части Лапшова вышли на северную окраину города и вскоре заняли коттеджи железнодорожного поселка и стекольный завод.
Поучительный факт: в то время как стрелковые подразделения, атаковавшие Пустую Вишерку с фронта, несли серьезные потери, саперы, ударившие во фланг, отделались сущими пустяками. Бой за Пустую Вишерку был первым успехом дивизии после ее прибытия на Волхов. Здесь она взяла первые скромные трофеи: одну танкетку, две противотанковые пушки, несколько тяжелых и легких пулеметов, много автоматов и другого стрелкового оружия и боеприпасов.
А. В. Лапшов, понимая значение этого успеха для укрепления боевого духа и формирования традиций дивизии, не скрывал своей радости. Бодрый и веселый заехал он в освобожденную Пустую Вишерку к саперам, которые были снова возвращены в резерв командира дивизии. Поздравив воинов с первым успехом, Афанасий Васильевич спросил:
- Ну, а как вы думаете, можем ли мы немца колотить?
Ответом были дружные утвердительные возгласы. А один пожилой и, видно, бывалый сапер, показывая свою трехлинейку, сказал:
- Нам бы, товарищ полковник, вот эти штуки заменить автоматами. Куда сподручнее было бы бить фашиста...
Лапшов согласился с солдатом, но предупредил, что пока автоматического оружия у нас не хватает. Надо бить врага всем, что есть под рукой. И закончил:
- А вы, товарищи, не ждите и сами вооружайтесь. Вон сколько уже собрали этого добра!
Саперам, вероятно, понравилась мысль комдива. Каждый раз, когда поле боя оставалось за дивизией, саперный батальон пополнялся разным вооружением, и немецким и нашим. Особенно привлекали бойцов, конечно, автоматы и легкие пулеметы - немецкие МГ-34 и наши ДП. Трудно сказать как, но, несмотря на наличие в дивизии специальных команд по сбору оружия, саперы ухитрялись опережать их в этом деле.
Прослышав о наших излишках оружия (по табели того времени саперам мало что было положено из автоматического оружия), Лапшов стал периодически отбирать их. Причем делал это в весьма деликатной для нас форме: "Слушай, не дашь ли мне штук десять "дегтярей"? Надо стрелкам помочь!" Или: "Нет ли у тебя патронов для немецких автоматов? Разведке надо срочно дать тысяч пять!" Конечно, эти просьбы, если только имелась возможность, выполнялись незамедлительно и беспрекословно. Зато мы знали, что комдив нас в нужде не оставит.
* * *
Окружить и разгромить вражеский гарнизон в Малой Вишере не удалось, 259-я дивизия не смогла выйти на пути отхода противника, соединение ее с частями 267-й дивизии не состоялось. Остатки гитлеровского гарнизона успели выскользнуть из города. Город был занят нашими войсками. Здесь саперам пришлось поработать уже по специальности. Оккупанты оставили в домах и дворах много мин и мин-сюрпризов. Ворвавшиеся в город передовые подразделения стрелков, забывшие об осторожности и недостаточно инструктированные на этот счет, понесли неоправданные потери. Командир дивизии был вне себя, и штабу крепко досталось за непредусмотрительность.
Почти весь саперный батальон был брошен на проверку и разминирование города. В короткий срок Малая Вишера была полностью очищена от мин. Тогда же в дивизии установили, на будущее порядок "освоения" населенных пунктов, освобождаемых от противника. Он неуклонно соблюдался, части в последующем потерь на минах-сюрпризах не имели.
После освобождения Малой Вишеры дивизия на некоторое время перешла к обороне. Ее штаб расположился в городе, но для КП Лапшова была начата постройка блиндажей, вынесенных вперед, за черту города. В это время в дивизию прибыл член Военного совета Волховского фронта армейский комиссар 1-го ранга А. И. Запорожец. Ему очень понравились строившиеся убежища: "Такие, как надо!" Лапшов не преминул отметить мое участие в этом. Я был вызван к Запорожцу и получил от него "благодарность за службу", а через 2-3 недели Афанасий Васильевич весьма тепло поздравил меня с присвоением воинского звания "майор".
Вскоре, однако, произошла моя первая размолвка с комдивом, хотя и по пустяковому делу. Наступили зимние холода, а с ними и новые лишения для наших бойцов. Особенно тяжело было стрелкам, жившим в окопах и примитивных укрытиях на переднем крае. Поэтому, как только мы овладели Малой Вишерой, я, вспомнив первую мировую войну, организовал в батальоне мастерскую для изготовления печей-"буржуек" и труб к ним.
Жестянщики, кровельщики и кузнецы нашлись в батальоне. Инструмент изготовили сами, частью же собрали в городе - в железнодорожных мастерских и на стекольном заводе. Помещение, удобное для работы, присмотрели там же. Сбор материала организовали на пожарищах, которых было достаточно в городе и окружавших его деревнях.
Дело повернулось так, что скоро от требований на нашу продукцию из частей дивизии не стало отбоя. И вот кто-то пожаловался комдиву, что саперы-де отпустили ему печи, трубы и скобы в недостаточном количестве. Не поняв в чем дело, комдив вызвал меня. Выслушал доклад. Сначала пожурил за то, что я не держу его в курсе подобных мероприятий, потом, обратясь к комиссару Майзелю, принялся расхваливать "своих саперов". А в заключение, схватив меня за руку, выпалил: "Спасибо, господин поручик!"
Я оторопел. Заметив это, Лапшов рассмеялся и спросил: "Неужели обиделся? Я же пошутил!" Ответил я ему не совсем сдержанно (до сих пор жалею об этом), что считаю подобные шутки неуместными, что имею звание, присвоенное мне в Красной Армии, и что прошу в обращении со мной соблюдать уставные нормы. Мы, конечно, помирились, потрясли друг другу руки и больше никогда об этом случае не вспоминали.
* * *
Вскоре дивизия, наступая вдоль Октябрьской железной дороги, начала бои за Большую Вишеру. Как и прежде и по тем же причинам наши фронтальные атаки успеха не имели. Противник превосходил нас количеством автоматического оружия, минометов и артиллерии и оказывал сильное огневое сопротивление. Однако погасить боевой наступательный дух бойцов он не смог. И не в последнюю очередь мы были обязаны этим комдиву полковнику А. В. Лапшову. И днем и ночью, появляясь в боевых порядках частей, Афанасий Васильевич со свойственным ему редким умением поднимал у командиров и бойцов бодрое настроение и уверенность в успехе.
Постепенно выявлялись и другие качества А. В. Лапшова, не всегда и во всем принимавшиеся как надо. Был он слишком эмоционален и горяч, порой не мог себя сдерживать, взрываясь по нестоящим поводам. Действовал иногда чересчур прямолинейно и слишком подчиняясь чувству. Стремясь быть всегда впереди, он мог безрассудно броситься в атаку во главе батальона и даже роты.
Вспоминаются ходившие в штабе дивизии разговоры, будто бы начальнику штаба армии по какому-то случаю пришлось напомнить Лапшову: "Ведь вы дивизией командуете, Афанасий Васильевич, а не батальоном!" Но подобный тип отчаянно смелого командира всегда импонирует солдатам.
По странному совпадению саперам и при атаках Большой Вишеры пришлось взаимодействовать с батальоном капитана Закирова. На этот раз я встретил его на КП Лапшова, куда комбата принесли на носилках. Автоматной очередью у него были перебиты обе ноги. Несмотря на изрядную потерю крови (врач не разрешил тогда излишние разговоры с раненым), капитан сохранял бодрое, боевое настроение, но жаловался на слабую поддержку стрелков артиллерийским огнем.
Лапшов был озабочен и малоразговорчив. "Вот, черт возьми, что получается!" - встретил он меня своей обычной приговоркой, жалуясь на ход дел. Все же, наконец, был предпринят маневр по охвату Большой Вишеры с юга. Один полк, усиленный саперной ротой и орудиями дивизионной артиллерии, перед рассветом перешел речку Большая Вишерка и углубился в лес. Не встретив поначалу серьезного сопротивления, стрелки и саперы начали быстро продвигаться в северо-западном, а затем в северном направлении.
Одновременно наступавшая справа от нас 111-я стрелковая дивизия полковника С. В. Рогинского создала для противника угрозу обхода Большой Вишеры с севера. Опасаясь окружения, враг оставил поселок и отошел на Гряды. Таким образом, повторилась история, имевшая место в Малой Вишере: окружить и полностью разгромить противника нам не удалось и на этот раз. Произошло это и в третий раз, неделю-другую, спустя, когда противник, упорно оборонявшийся в поселке Гряды и, будучи почти полностью окруженным, собрался в кулак и, смяв оседлавший дорогу на выходе из поселка стрелковый батальон, ушел на Дубцы и далее на Чудово.
Части и подразделения дивизии всех родов оружия - стрелки, артиллеристы, саперы - вели себя в этих боях достойно и, несмотря на потери, смело шли на врага, не проявляя малодушия или нерешительности. И все же противнику удавалось, хотя и с большими потерями, уходить от полного разгрома. Наша нерешительность в маневрировании, недостаточность сил, выделяемых для охвата и обхода, и, наконец, уже упоминавшаяся ограниченность средств для подавления огня противника были, по моему разумению, в этом главными причинами.
* * *
В моей памяти сохранился эпизод, довольно ярко характеризующий Афанасия Васильевича Лапшова как солдата-рыцаря, которому не чуждо благородное отношение к поверженному врагу.
В боях под Большой Вишерой Лапшов, а вместе с ним и я, некоторое время находились в стрелковом полку, обходившем поселок с юга. Сопровождаемые двумя автоматчиками, мы шли по лесной дороге к одному из батальонов? На дороге происходило обычное движение в обе стороны. В тот момент, когда нас обогнали парные обозные сани, груженные боеприпасами, впереди показался шедший навстречу и сопровождаемый одним конвоиром пленный немецкий солдат. Это был невзрачный вояка в легкой шинеленке и кожаных ботинках, с головой, обмотанной каким-то тряпьем под суконной пилоткой. Он дрожал от холода, то и дело вытирал красными руками мокрый нос.
Вдруг наш обозник, здоровенный детина, одетый и обутый, как мы все тогда, в меховое и теплое, остановил лошадей и со всего размаха сбил пленного наземь. Все произошло так быстро, что Лапшов, шагавший до этого в хорошем настроении, остолбенел от неожиданности. Крепко выругавшись, он подозвал "героя":
- Зачем ты его ударил?
- Товарищ полковник, так это же фашист.
Тут Афанасий Васильевич взорвался и, едва сдерживаясь, прочел обознику целое поучение, смысл которого сводился к тому, что у нас, русских, есть древнее правило: "Лежачего не бьют", что именно гитлеровцы этого не понимают и что он, русский солдат, сам сейчас оказался не в лучшем положении. Справившись, встречался ли обозник с гитлеровцами, у которых в руках автоматы, и, получив отрицательный ответ, Лапшов заключил, что ему надо попробовать свое геройство на поле бея. Распоряжением комдива обозник был переведен в рядовые одного из строевых подразделений.
Накоротке опрошенный мной немец показал, что является ефрейтором противотанкового отряда 126-й пехотной дивизии. Он назвал имена своих ближайших начальников и дал ряд других интересных для нас сведений о своей части.
- Спроси его, как воюют наши, и боится ли он их? - попросил Лапшов.
- Тапфере зольдатен (храбрые солдаты)! - ответил немец.
Ответ на второй вопрос можно было понять так, что больше всего они боятся русской артиллерии.
- Вот видишь, - подытожил Афанасий Васильевич. - Если бы нам огонька побольше, брали бы мы их голыми руками!
* * *
После занятия нами поселка Гряды противник упорного сопротивления уже не оказывал и к началу января был отброшен на левый берег Волхова. 259-я дивизия, выйдя к реке, рассчитывала здесь передохнуть, подтянуть тылы, пополниться. Однако наши надежды не оправдались. В дивизию прибыл член Военного совета 52-й армии К. Л. Пантас с приказом: дивизии с ходу форсировать Волхов и атаковать с юга поселок Чудово.
Бой этот, однако, успеха не имел. Не успела дивизия перейти через реку, как была контратакована превосходящими силами противника. Части, перешедшие реку, были смяты и окружены в лесах, в районе деревни Званка. Пробиваясь на правый берег, они понесли серьезные потери.
Сам я в те дни лежал больным в медсанбате и участия в боях не принимал. По чистой случайности и А. В. Лапшов на этот раз оставался на правом берегу, где задержался, руководя переправой частей через реку.
С первыми же эшелонами за реку ушел комиссар дивизии полковой комиссар Майзель. Он остался в моей памяти как настоящий патриот, образованный человек, мужественный воин. В армию он был призван с должности заведующего кафедрой марксизма-ленинизма одного из сибирских вузов. Несмотря на штатский облик и манеры, он пользовался в дивизии большим авторитетом. Из окружения ему выйти не удалось. Лишь летом 1942 года его останки были найдены в лесу южнее деревни Званка. Опознан он был по найденным при нем документам.
Бои у Званки шли несколько дней, в течение которых продолжался выход на правый берег бойцов и командиров дивизии, пробившихся из окружения группами или в одиночку. Среди вернувшихся оказался и мой тогдашний непосредственный начальник, дивизионный инженер майор Марчак Федор Иванович. Это был человек большого мужества, отличавшийся настойчивостью и личной отвагой. В июне 1942 года в составе той же 259-й дивизии, входившей во 2-ю ударную армию, он вторично попал в окружение. Пройдя через тяжелые лишения и опасности, после многодневных скитаний в тылу врага Федор Иванович все-таки вышел к своим, вплавь преодолев Волхов.
Вспоминаю я и подвиг, совершенный в те дни одним из подчиненных мне бойцов. В одной из рот батальона служил сапер Аленичев, пожилой человек атлетического сложения, удивительно скромный и даже застенчивый. Оказавшись в окружении, Аленичев, по свидетельству вышедших с ним товарищей, проявил исключительное присутствие духа и распорядительность. В критические минуты боя вокруг него собралась группа саперов, решивших во что бы то ни стало пробиваться к своим. По мере продвижения группы на восток численность ее возрастала, к ней присоединялись бойцы других частей, стрелки, артиллеристы.
Выйдя на опушку леса и увидев впереди Волхов, Аленичев остановил группу и, дождавшись темноты, один отправился в сторону реки. На пути он натолкнулся на тропу, протоптанную в снегу вражескими дозорами, патрулировавшими промежуток между двумя прибрежными деревнями. Изучив режим движения патрулей, Аленичев залег возле тропы (он был в белом маскировочном халате) и сумел без выстрела снять двух гитлеровцев, составлявших дозор. После этого провел группу к берегу реки. Противник обнаружил ее на льду и открыл по ней огонь, но наши бойцы были уже у своего берега.
Неудача под Чудовом сильно расстроила Лапшова. Он досадовал на то, что дивизия не имела времени на подготовку к наступлению. Надо думать, что обстановка на фронте и положение Ленинграда не допускали никакой отсрочки. Однако командиру дивизии, как и другим его соратникам, переживать горечь трагедии у Званки было от этого не легче.
Оставленная на некоторое время на этом же участке в обороне, 259-я дивизия получила возможность привести себя в порядок, пополниться и отдохнуть.
В середине января 1942 года дивизия была сменена прибывшими на фронт свежими сибирскими частями и, совершив фланговый марш через Гряды - Папоротно - Александровское в район Посад - Монастырь Отенский (40-45 км), поступила в резерв 59-й армии. Из района Посад незадолго перед этим была отброшена за Волхов 250-я пехотная дивизия противника, сформированная из испанцев и носившая название "голубой дивизии". Осталось много следов поспешного отступления "голубой дивизии", попавшей под удары нашей кавалерийской дивизии.
В Монастыре Отенском, где разместился Лапшов со штабом, испанцы оставили большую братскую могилу. Афанасия Васильевича, воевавшего в Испании против
Франко и знакомого с повадками испанских фашистов, заинтересовала эпитафия на большом католическом могильном кресте. Он попросил меня перевести эту надпись. Мои отговорки, что я-де не силен в латыни, испанского языка не изучал, не помогли. Не без лукавства, под одобрительные комментарии присутствовавших Афанасий Васильевич заметил: "Тебя, майор, учили, народных денег много на это истратили, а ты: „Не могу!" Изволь перевести!" Делать нечего, пришлось разбираться. Середина фразы мне была ясна, а вот крайние слова никак не давались. Наконец я решился перевести надпись так: "Павшим за бога и Испанию благодарность!".
И до сих пор не знаю, насколько верен мой перевод, но Лапшову эпитафия понравилась. По его мнению, слова испанцы подобрали красивые. Но затем, подумав, он довольно простодушно заметил:
- Конечно, за бога испанцы вольны "падать" где им угодно, но что у них за резон класть свои головы за Испанию в студеных новгородских лесах?
Кто-то из политработников шутливо посоветовал комдиву задать этот вопрос генералу Нуньесу Грандесу (из разведсводок было известно, что такое имя носил командир "голубой дивизии").
- Взять бы его живым! Будьте уверены, он бы нам ответил, - решительно и не без злобы заключил Лапшов.
* * *
В конце января 1942 года 259-дивизия, выйдя на Волхов на участке Шевелево - Ситно, перешла реку и заняла оборону в районе деревни Горки. Как я себе тогда представлял, это был левый фланг плацдарма на западном берегу Волхова, незадолго перед этим захваченного нашими войсками. Здесь дивизия вошла на некоторое время в соприкосновение с упомянутой выше "голубой дивизией", но серьезных столкновений с ней не имела. Дело ограничивалось разведывательными поисками и огневыми стычками. Видимо, после урока, полученного на правом берегу Волхова, испанцы сильно нервничали и вели непрекращавшийся, беспокоящий ружейно-пулеметный и минометный огонь по нашему расположению.
В один из дней в штаб дивизии привели испанца-перебежчика. На допросе он показал, что в свое время воевал против Франко в рядах республиканцев и после их поражения проживал в Барселоне, где работал парикмахером. Потеряв работу и, будучи обременен большой семьей, он впал в крайнюю бедность. Когда Франко приступил к формированию "голубой дивизии", предназначение которой поначалу замалчивалось, он, соблазнившись заработком, записался в "голубые" на должность обозного. Вскоре дивизия, якобы неожиданно для него, была отправлена воевать в Россию, После понесенных больших потерь его из обозников перевели в строй рядовым стрелком. Не желая стрелять в русских, он улучил момент и перешел к нам со своим оружием.
В допросе испанца принял участие сам комдив. Потом мне рассказывали, что в ходе беседы с Лапшовым перебежчик всерьез расплакался. Несколько позже я напомнил Афанасию Васильевичу про этого испанца. Лапшов откровенно признался, что ему стало по-человечески жалко его. С одной стороны, бедствующая семья, голодающие дети, с другой - удивительная собственная наивность превратили этого бывшего республиканца в фашистского холуя. Хорошо еще, что он сумел найти для себя правильный выход. Но что ожидает его семью?
Так переживал за судьбу простого испанца Афанасий Васильевич Лапшов, этот, казалось бы, всю жизнь воюющий солдат.
* * *
Однажды мы с Лапшовым обходили батальоны занимавшего оборону стрелкового полка. Впереди по маршруту находилась большая открытая поляна, хорошо просматриваемая и простреливаемая противником. Я знал, что на этой поляне уже бывали неприятности для неосторожно пересекавших ее бойцов и поэтому предложил комдиву пройти кустарником. Он, однако, испытующе взглянув на меня, сказал, что для экономии времени надо пробежать это пространство напрямик. Когда вокруг нас начали посвистывать пули, я только и думал о том, когда же мы наконец достигнем кустов. Когда эта перебежка благополучно закончилась, и мы присели в кустах, чтобы отдышаться, Лапшов, улыбаясь, спросил меня, не нравится ли мне иногда пощекотать себе нервы? На это я ему ответил, что если бы мне и нравилось, то не считал бы себя вправе этим заниматься. Почувствовав, что комдив еще не понял сути сказанного, я спросил напрямик: "Кто дал вам право зря рисковать своей жизнью? Ведь это не ваша собственность, она принадлежит Родине, и распоряжаться ею по своему усмотрению, вы не вправе".
Афанасий Васильевич был озадачен. Он признался, что такой морали еще не слыхал и что она, по его мнению, безусловно правильна. Он был еще более изумлен, услышав мой рассказ, как в кадетском корпусе, где я учился, офицер-воспитатель вел беседы со своими воспитанниками-мальчишками о поведении офицера в разных ситуациях, в том числе и в бою. Вспомнил я и разбиравшуюся на этих беседах тему "о браваде", в которой подробно рассматривалось, где и когда таковая будет оправдана (и даже будет необходима) и где совершенно нежелательна и недопустима.
- Ишь ты, вон даже чему учили! - проговорил Афанасий Васильевич и прибавил раздумчиво: - А почему бы и у нас не открыть кадетские корпуса?
Комдив, сам того не предполагая, предвосхитил события: в 1944 году у нас стали формироваться Суворовские училища.
Хотя Лапшов и признал рассуждения о неоправданном риске правильными, себя преодолеть, видимо, не мог. Он продолжал, иногда совершенно бессмысленно рискуя, испытывать в боях судьбу. По-видимому, он действительно верил в свою неуязвимость и искренне верил, что поступает правильно.
* * *
В последних числах февраля 1942 года 259-я дивизия, перейдя у Мясного Бора шоссе Чудово - Новгород, вошла в прорыв обороны противника и влилась во 2-ю ударную армию. Насколько помню, она не сразу вошла в соприкосновение с противником. По-видимому, сначала находилась в резерве, располагаясь за левым флангом армии, в районе Теремец Курляндский - Большое Замошье. Потом, вплоть до середины марта, она кочевала с одного участка фронта армии на другой, чередуя бои с маршами.
Противник в этот период вел себя пассивно и применял свою обычную в этих условиях погоды и местности тактику. Держась за населенные пункты, он оставлял нам достаточную свободу для маневрирования, воспользоваться которой в полной мере нам мешали леса и болота, бездорожье и большие снежные заносы.
Особые трудности вызывало перемещение войсковых грузов, артиллерии, автотранспорта. Много тяжелого, напряженного труда выпало на долю саперов, прокладывавших колонные пути и расчищавших снежные заносы. Но не это составляло тогда главные наши тяготы. Непереносимо тяжело для людей было существовать в течение многих дней на морозе, без достаточного сна, часто вовсе без него. Немногие избы и другие строения, уцелевшие в освобожденных от противника селениях, занимали, прежде всего, санитарные службы, для раненых и больных. Строевые части и подразделения оставались без помещений.
Противник господствовал в воздухе. Его самолеты на бреющем полете прочесывали наше расположение пушечным и пулеметным огнем. Поэтому разводить костры даже в лесу было запрещено. Позволить себе это можно было лишь в часы густых снегопадов. Горячая пища выдавалась тоже нерегулярно. Отдыхали на снегу, под елками, на подстилке из ветвей, покрытой плащ-палатками.
Утомленные люди валились с ног, сбиваясь в кучи и кое-как согреваясь собственным теплом. Если кому удавалось заснуть в одиночку, он рисковал больше не проснуться. В нашем батальоне было несколько таких случаев: при утренней проверке обнаруживалось иногда отсутствие одного-двух человек, которых потом находили замерзшими. Переживать такие внебоевые потери людей было, конечно, не легко.
Подтянулись, наконец, наши тылы, и в ротах появились упоминавшиеся ранее "буржуйки". Бойцы быстро приспособились к обстановке: ложились спать в отрытые в снегу просторные ямы, сверху закрываемые плащ-палатками. В центре ямы устанавливалась "буржуйка" с выведенной наружу трубой, а люди укладывались вдоль стенки по кольцу на хвойную подстилку. У печки непрерывно дежурили. Бойцы стали высыпаться в любой мороз, не рискуя замерзнуть и не привлекая внимания авиации противника. Опыт этот быстро распространился в частях дивизии. Афанасий Васильевич был доволен: опять выручили саперные "буржуйки".
* * *
Поступили сведения, что населенный пункт Гора занят подразделениями недавно прибывшего на фронт голландского добровольческого фашистского легиона. Для уточнения данных о противнике Лапшову было приказано взять "языка". Комдив поручил это одному из своих полков, командовал которым майор (не буду называть его имени).
Он был довольно колоритной фигурой, весьма популярной в дивизии. По национальности украинец, старый солдат, воевавший и на Дальнем Востоке, и с финнами, невозмутимый и острослов. Говорил с сильным акцентом, мешая русские слова с украинскими. Ездил (пешком он ходить не любил) в какой-то особого вида кошеве, запряженной "парой в дышло" и покрытой какой-то, тоже оригинальной, полстью. Когда этот комполка, развалившись, сидел в санях в распахнутом полушубке и сдвинутой набекрень шапке-ушанке, - ни дать ни взять виделся Махно. Так все и звали его в дивизии: "Батько".
Лапшов хотя и часто покрикивал на "батьку" и выговаривал ему, но было видно, что ценит его и даже по-своему любит. Во всяком случае, Афанасий Васильевич всегда говорил о нем с теплотой: "Ты же знаешь батьку. Он сделает, не подведет!"
Однажды, возвращаясь с переднего края к себе в батальон, я встретил вытянувшуюся на дороге колонну пехоты. День был пасмурный, нелетный. Поэтому скопление такой массы людей днем не удивило, тем более что в середине колонны увидел знакомую кошеву с развалившимся в ней "батькой".
- Здорово, батько!
- Здоров будешь, майор!
- Куда путь держишь, козак? Та ще с куренем! "Батько" рассказал о полученной им задаче и не то с обидой, не то с гордостью поведал:
- Апонцив бив, хвинов бив, немцив бив, гишпанцив бив, а зараз яких-то галанцив треба бить!
И нужно сказать, что "галанцив" он действительно побил, и побил сильно. Подойдя перед рассветом к деревне и сняв беспечно несшее службу охранение ("Та яки ж воны солдаты?" - рассказывал потом "батько"), батальоны этого полка ворвались в село. Голландцы спали по избам и были застигнуты врасплох. Много трупов в нижнем белье валялось потом в деревне.
Однако эта победа "батьки" была омрачена немалосажным обстоятельством: не было взято ни одного пленного. Комдив негодовал и долго не мог успокоиться. На этот раз комполка хотя и отличился, но здорово его подвел. Лапшову, конечно, пришлось выслушать от командующего армией много упреков.
* * *
Вскоре после истории с голландцами, в последних числах февраля - начале марта, 259-я дивизия была переброшена в район деревни Ольховка, то есть к правому флангу армии, где противник начал проявлять активность со стороны Чудова - Любани. В авангарде на этом переходе двигался наш саперный батальон, усиленный ротой дивизионных разведчиков и батареей 76-мм пушек. Командовал авангардом я. Кроме специфических условий местности и погоды, марш этот усложнялся отсутствием у нас каких-либо сведений о противнике и наших войсках на маршруте следования.
Напутствуя меня перед маршем, Афанасий Васильевич предупреждал:
- Будь осторожен. Противника жди с фронта и справа. Двигайся возможно быстрее, но оглядывайся по сторонам. Заняв Ольховку, закрепись на этом рубеже и немедленно донеси мне.
Комдив шел следом и находился в голове главных сил.
Пожелав успеха, Лапшов трогательно распрощался со мной. До сих пор держится в памяти, как благотворно подействовало на меня такое внимательное, дружеское отношение со стороны часто сурового, но всегда сердечного боевого командира.
Я повел людей с абсолютно ясным пониманием задачи и в бодром, боевом настроении. Выслав вперед разведку и приняв надлежащие меры охранения, мы шли легко и быстро, если не принимать во внимание задержки для расчистки на дороге снежных заносов. Помех противник не чинил. Только на рассвете, при подходе к Ольховке, колонна была неожиданно обстреляна автоматным огнем справа сзади, с направления на Спасскую Полисть. Вреда этот огонь нам почти не причинил, и, судя по всему, велся он на предельной дистанции небольшой группой противника, которая тут же ушла от нашего преследования.
В Ольховке мы не обнаружили ни единой живой души. Но следы своего недавнего пребывания гитлеровцы оставили: в разных местах валялись трупы местных жителей. На ступеньках крыльца одной избы лежали старушка и девочка-школьница 9-10 лет. По положению их тел и ранам можно было заключить, что они были расстреляны в затылок.
Как потом нам стало известно, через Ольховку за несколько недель до этого прошла одна, из кавалерийских дивизий корпуса генерала Гусева, двигавшегося в общем направлении на Тосно. Некоторое время в деревне оставались тылы этой дивизии. Когда же ушли и они, оккупанты вновь вернулись в деревню и не преминули учинить кровавую расправу над оставшимися в ней жителями.
* * *
Не задерживаясь в Ольховке, дивизия проследовала дальше на северо-запад и, развернувшись в обширных болотистых лесах, вскоре вошла в соприкосновение с противником. Значительных столкновений здесь не возникало. Противник вел себя пассивно, а мы не могли развить достаточной активности, по-видимому, потому, что не располагали необходимыми силами и средствами.
Снабжение армии всем необходимым для жизни и боя было затруднено. Оно осуществлялось через узкое "горло" у Мясного Бора, по единственной дороге, которую противник держал под непрерывным огневым воздействием с земли и с воздуха.
В течение первой половины марта наша дивизия переводила с одного направления на другое. Вспоминаются лишь некоторые населенные пункты, так или иначе вошедшие в дневник боевых действий соединения в тот период: Финев Луг, Новая Кересть, Вдицко, Ольховские хутора, Огорели, Глубочка, Русская Волжа.
Наиболее упорные бои дивизия вела за Ольховские хутора. Противник оборонялся здесь, заняв позиции по гребню гряды, протянувшейся посреди огромной поляны. Подступы к хуторам были совершенно открытыми и лежали под мощным слоем снега.
Как мне представляется, 2-я ударная армия имела тогда задачей выйти на Октябрьскую железную дорогу в районе города Любань и, соединившись с войсками 54-й армии, наступавшей с севера, окружить и уничтожить чудовскую группировку противника. Однако такая задача не соответствовала скромным тогда возможностям армии.
А. В. Лапшов, конечно, опять дни и ночи проводил в частях, воодушевляя и поднимая бойцов на врага. Положение в дивизии с каждым днем все более усложнялось. Потери в людях не восполнялись, в боепитании и подвозе интендантских грузов начались перебои. Сказывалось усиление активности, противника в районе Мясного Бора.
Как-то глухой ночью я был поднят из "ямы" и вызван к комдиву. К нему прибыл заместитель командующего армией генерал Алферьев, и они, как я понял, искали выход из создавшегося положения. Осведомившись о численности и вооружении саперного батальона, генерал отметил, что он в настоящее время полнокровнее и сильнее любого из стрелковых полков дивизии. Действительно, полки тогда были обескровлены и имели всего по 300-400 активных штыков.
- Надежные ли у вас люди? - спросил генерал. Меня опередил Лапшов:
- Так это же моя гвардия, товарищ генерал! Осведомившись о некоторых моих биографических данных, генерал спросил, напрямик: смогу ли я взять своим батальоном Ольховские хутора? Вопроса этого я не ожидал, но, немного подумав, ответил, что смогу при условий, если нам будут предоставлены необходимые средства усиления, если будет дано время на подготовку и дополнительную разведку противника.
Назначив срок, в который я должен представить через комдива свои расчеты, генерал отпустил меня, добавив: "А готовиться начинайте теперь же!"
Ночью я не мог заснуть, обдумывая план предстоящих действий. Утром вызвал к себе командиров рот и пригласил комиссара (им был тогда бывший парторг батальона Ходяков, честнейший и безгранично преданный делу, умный и удивительно скромный человек) и информировал их о поставленной задаче.
Едва успел повидаться с артиллеристами, как снова был вызван к комдиву. Оказывается, Алферьев просил пока никакой подготовки не начинать. По-видимому, попытки прорваться в район Любани через Ольховские хутора были прекращены и перенесены на другое направление, дальше к западу.
Прошло дня два-три после этих событий, как противник начал энергично прощупывать нас с воздуха. В светлое время "мессеры" прочесывали огнем все просеки и дороги, а выше постоянно маячил наблюдатель - "рама". Можно было предположить, что гитлеровцы начнут активничать и на земле. Поэтому Лапшов предусмотрел на этот случай контрмеры. Хватило дела и нам, саперам.
Лично меня в то время беспокоило еще одно обстоятельство: приближалась весна, а с ней и таяние снегов. Что дивизия будет делать в болотах, среди бездорожья? Как будет драться? К этому надо было готовиться. Поделившись мыслями с Лапшовым, я узнал, что его тоже беспокоит приближение весны, но главным образом в связи с осложнением снабжения частей и соединений армии через узкое "горло" у Мясного Бора.
Больше о делах дивизии разговаривать с Лапшовым мне не довелось. Поздно вечером я был вновь вызван к нему и узнал ошеломившую меня новость: получена телеграмма о срочном откомандировании меня с личным делом в распоряжение отдела кадров фронта. Смешанное чувство овладело мной при этом известии. С одной стороны, признаюсь, был обрадован возможной переменой условий жизни. Все-таки для моего возраста тяготы зимнего скитания по лесам и болотам, почти без сна и в холоде были трудно переносимы. С другой стороны, тяжестью навалилось на меня сознание предстоящего расставания со своими, ставшими ближе родных, боевыми товарищами. Живым воплощением этого славного боевого коллектива был комдив Афанасий Васильевич Лапшов.
- Ну вот что получается. Не дали нам с тобой подольше послужить, - с сожалением начал разговор А. В. Лапшов. Он с одобрением отнесся к такому повороту в моей судьбе, считая, что "хватит тут маяться", что в тылу-де много людей болтается помоложе. Он предполагал, что меня отзывают в тыл если не на работу в промышленности, то, по крайней мере, на преподавательскую работу в военное училище.
На следующий день (это было 11-12 марта 1942 года) я покинул 259-ю стрелковую дивизию. Расставание с Афанасием Васильевичем было коротким. Меня оно сильно взволновало. Мы обнялись, точно оба знали, что больше никогда не встретимся.
Выехал я из дивизии на санях в сопровождении своего верного связного ефрейтора Копейкина, вологодского лесоруба, отважного сапера, никогда не унывавшего балагура-весельчака. В деревне Вдицко пересели на попутную автомашину, а через "горло" у Мясного Бора проходили пешком. В деревне Костылево, на левом берегу Волхова, я отпустил Копейкина назад в батальон.
Прибыв в штаб фронта в Малую Вишеру, я узнал, что вовсе не отзываюсь в тыл, а назначаюсь на должность дивизионного инженера 374-й стрелковой дивизии, здесь же на Волховском фронте. В составе этой дивизии, которой командовал полковник А. Д. Витошкин, я пробыл до конца июня 1942 года и потому стал участником событий, определивших трагическую судьбу 2-й ударной армии, а с ней и судьбу соединения.
В конце мая - начале июня противник окончательно перехватил коммуникации 2-й ударной армии у Мясного Бора. С 10 по 25 июня длилось здесь кровопролитное сражение. Дивизия принимала в нем участие.
За две недели упорных боев мы несколько раз на узком участке фронта пробивались к окруженным частям 2-й ударной армии. Однако долго сохранять пробитый "коридор" нам не удавалось. Противник огнем неизменно перекрывал его вновь, и всякое движение по нему прекращалось. Этот ничейный участок земли, усеянный трупами обеих сторон и распространявший в те жаркие дни смрадный запах, справедливо получил в войсках название "долины смерти". Все же, насколько помню, за две недели боев через боевые порядки нашей дивизии из окружения вышло около 11 тысяч человек.
* * *
В конце июня 1942 года я убыл из дивизии на должность начальника штаба инженерных войск 59-й армии и здесь узнал, что Афанасий Васильевич Лапшов жив и состоит в должности заместителя командующего 4-й армией. Из переписки с ним узнал, что вскоре после нашего расставания он стал генерал-майором и Героем Советского Союза.
Афанасий Васильевич был отозван из дивизии в мае. Он сильно переживал за ее судьбу и искал любую возможность узнать подробности о ее последних боях.
Выстояла тогда 259-я стрелковая дивизия. В боях по прорыву блокады Ленинграда она действовала в составе 2-й ударной армии.
Лет через двадцать после войны мне довелось познакомиться с женой Афанасия Васильевича Лапшова, испанкой по национальности, Милягрос Эрерой Фернандес и его сыном Владимиром. От них я узнал, что Афанасий Васильевич погиб в 1943 году, командуя стрелковым корпусом. И погиб он по-своему, по-лапшовски. Преследуя отходившего противника, Лапшов на "виллисе" проскочил свои боевые порядки и въехал в населенный пункт, занятый противником. Погиб он достойно, защищаясь до последнего патрона. Таким был конец этого "рыцаря без страха и упрека", беззаветно преданного своему долгу солдата.

ИСПАНСКАЯ СТРАСТЬ ГЕНЕРАЛА ЛАПШОВА
Соболева Елена
из номера 076 за 29 Апреля 2005г.

В ста километрах от Калуги, в стороне от железных дорог и оживленных автомагистралей, раскинулось село Ульяново. В его центре - сквер. Там на высоком постаменте - бронзовый бюст Героя Советского Союза генерал-майора Афанасия Лапшова. У подножия памятника - мраморная плита с надписью "Милагрос Эррера Фернандес-Лапшова, умерла 7 января 1994 года".
Незадолго до смерти жена генерала Милагрос завещала похоронить себя в одной могиле с мужем, любовь к которому хранила всю жизнь. Ульяновцы многие десятилетия встречали эту маленькую женщину у могилы Афанасия Лапшова. Она всегда приезжала с сыном Володей.
Сначала приводила малыша за ручку. Потом, повзрослев, он уже сам поддерживал мать. В последний раз сын побывал в этих краях на 50 годовщину со дня гибели Лапшова - в 1993-м. Тогда же Милагрос, словно чувствуя скорую кончину, попросила похоронить ее рядом с мужем.
Ульянову - небольшому населенному пункту в калужской глубинке - суждено было поставить точку в коротком, но ярком романе юной испанки Милагрос Эррера Фернандес с блестящим русским командиром. Познакомились они зимой 1937 года в охваченной гражданской войной Испании. 15-летняя Милагрос тогда работала в Альбасете в пошивочной мастерской. Однажды в мастерскую зашел высокий, красивый русский. Представился: "Камарад Атанас". Попросил Милагрос починить его форму. Взамен обещал букет цветов. Слово сдержал, хотя найти букет цветов зимой в воюющей Испании было делом нелегким.
Рассказывает близкая подруга Милагрос Мария ФИЛИМОНОВА:
- Она часто вспоминала ту первую встречу. Рассказывала, что Афанасий ей сразу понравился. Он был отчаянный, сильной воли человек. Она тоже крутого нрава. Тем, видно, они и подходили друг другу.
Они поженились в Барселоне, несмотря на протесты родителей невесты. Ведь Афанасию Лапшову в ту пору было 44 года. За плечами I мировая война, в которой за исключительную храбрость он, тогда унтер-офицер, был награжден тремя Георгиевскими крестами.
В январе 1937 года кадровый командир Красной армии Лапшов был направлен советником в республиканскую армию Испании. Отчаянному храбрецу трудно было смириться с тем, что вместо фронта его посылают в тыл, в учебный центр. Но советские инструкторы и советники не имели права участвовать в боевых действиях.
5 июля 1938 года лондонский комитет по невмешательству принял решение эвакуировать иностранных добровольцев из Испании. В Барселоне состоялся прощальный парад интернациональных бригад. Они ушли, а для Милагрос, которая уже ждала ребенка, потянулись долгие месяцы ожидания встречи с мужем. Под непрерывными бомбежками она с трудом добралась до французской границы и оказалась в концлагере для беженцев. Потянулись мрачные дни неволи. Жили в бараках, напоминающих коровники. Раз в день приносили остывшую баланду, один вид которой вызывал отвращение. Но Милагрос заставляла себя есть, думая о будущем ребенке. Казалось, этим мрачным дням не будет конца. Но однажды за ней приехал сотрудник советского посольства в Париже. Ей предстоял долгий путь к мужу.
Из французского порта Кале через Ленинград Милагрос добралась до Днепропетровска, где служил Афанасий. Здесь появился на свет их сын Владимир. Вскоре семья перебралась на новое место службы Афанасия Лапшова - в Бесарабию. Там и застала их война. Ее и сына Афанасий отправил к своим родителям в Пензенскую область.
В апреле 1943 года генерал Лапшов был назначен командиром 16-го стрелкового гвардейского корпуса. Его дивизии стояли в лесах под Козельском. Отсюда они пошли в наступление на Орел и Курск. Бой за населенный пункт Ульяново был жестоким. 13 июля танки генерала прорвали оборону противника и вошли в село. К сожалению, этот день оказался последним в жизни комкора.
Рассказывает Мария ФИЛИМОНОВА:
- Милагрос была уверена: муж предчувствовал свою гибель. За два дня до трагедии он прислал адъютанта за женой и сыном. Милагрос с малышом приехали в Ульяново. Семья готовилась ко сну, когда в дом вошел радостный полковник: "Поблизости подбит "тигр". В Курской битве эти новейшие по тем временам немецкие танки только появились. Лапшов, в душе по-прежнему оставшийся танкистом, пообещал жене быстро вернуться и сел в машину. Больше живым Милагрос его не видела. Когда машина подъехала к подбитому "тигру" из-за него выскочили немцы и в упор расстреляли генерала и его охрану.

Вспоминает жительница села Ульяново Тамара ПРОШИНА:
- Когда хоронили Лапшова, мы собрались в сквере. Знали, что здесь же его жена-испанка с сыном, которому было тогда три годика. Шли прощаться с Афанасием Лапшовым с букетами полевых цветов. Помню, как на свежий холм упала, рыдая, Милагрос. Она была в темно-синем платье, и по нему рассыпались длинные черные волосы. Рядом стоял маленький мальчик в матроске.
В 1980 году ветераны 16-го гвардейского стрелкового корпуса совершили поездку по местам былых сражений. 13 июля они приехали и в Ульяново. В центре села, у могилы своего бывшего командира, встретили невысокую смуглую пожилую женщину в черном. Не сразу узнали в ней ту молодую испанку, которая в далеком 1943 году приезжала к их командиру. Молча, по одному, подходили к ней, склоняли голову и целовали руку. Теперь ушла и она.