«Подвиг и подлог»

15.11.2014, 17:11

Многое из того, что в СССР считалось неоспоримым и доказанным в течение последних лет подвергается критике и сомнению. Одним из таких событий Великой Отечественной войны является легендарный подвиг 28-ми героев-панфиловцев.
В современной России принято считать, что никаких героев не было и никакого подвига они не совершали. Основным и возможно единственным специалистом по этому вопросу является Куманёв Георгий Александрович, академик РАН, профессор, доктор исторических наук, руководитель Центра военной истории России ИРИ РАН.
Георгий Александрович является автором монографии «Подвиг и подлог», посвящённой всестороннему и объективному исследованию легендарного подвига.
24 августа 2012 года я встретился с Георгием Александровичем в его рабочем кабинете в центре военной истории ИРИ РАН.
Три часа беседы пролетели незаметно, расставаясь, Георгий Александрович подарил книгу «Подвиг и подлог» со своим автографом.

Предлагаю Вашему вниманию главу из книги «Подвиг и подлог» посвящённую подвигу 28-ми героев-панфиловцев.

ПОДВИГ И ПОДЛОГ

Великая битва под Москвой была отмечена многочисленными примерами самопожертвования, мужества и стойкости бойцов и командиров Красной Армии, партизан и подпольщиков, участников трудового фронта.
Не будь этого, наша столица вряд ли устояла бы перед мощным натиском превосходящих сил врага. Без массового героизма её защитников не удалось бы одержать первую крупную победу над немецко-фашистскими захватчиками.
Многие из героев, отличившихся в сражениях под Москвой, получили всенародную известность, их имена вписаны в летопись Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
Среди ратных свершений воинов, защищавших столицу, особое место занимает подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев. 16 ноября 1941 г. у железнодорожного разъезда Дубосеково они преградили путь крупной вражеской танковой колонне, прорывавшейся через Волоколамское шоссе к Москве, и сумели на несколько часов задержать противника. Вскоре об этом подвиге узнала вся страна и 28 гвардейцев-панфиловцев заняли достойное место в истории Великой Отечественной войны.
В официальных сообщениях того времени говорилось, что все 28 героев пали смертью храбрых. Однако шестеро воинов, раненные и контуженные, - Даниил Кожубергенов, Григорий Шемякин, Илларион Васильев, Дмитрий Тимофеев, Иван Шадрин и Иван Добробабин оказались сильнее смерти, «воскреснув» один за другим «из мёртвых».
Какое-то время оставался в живых и смертельно раненный рядовой Иван Натаров. Подобранный после боя нашими разведчиками (территория оказалась уже занятой немцами), он был доставлен в медсанбат, где успел поведать многое о неравном сражении и бессмертном подвиге под Дубосеково...
Как и И.М. Натаров, тяжело раненные и контуженные Г. М. Шемякин и И.Р. Васильев были обнаружены на поле боя теми же разведчиками, долго лечились в госпиталях, потом снова находились в действующей армии.
И. Д. Шадрина и Д. Ф. Тимофеева взяла в плен немецкая тыловая команда. В лагере военнопленных оба принимали активное участие в подпольной борьбе, пока не пришло, наконец, освобождение.
Шемякину, Васильеву и Шадрину были вручены Золотые Звезды Героев Советского Союза. Вызванный в Москву для этой же цели Тимофеев получить награду не смог по состоянию здоровья. Сказались перенесённые ранения и тяготы плена. Он умер в 1947 г.
У каждого из оставшихся в живых 28 панфиловцев по-разному сложилась дальнейшая судьба. Одних ждали новые суровые и тяжкие испытания, горечь незаслуженных обид, несправедливость и забвение, других - всенародная известность и весьма трудное испытание славой.
Очень нелёгкая участь выпала на долю сержанта И. Е. Добробабина и рядового Д. А. Кожубергенова, который был связным политрука В. Г. Клочкова.
Этим солдатам и посвящаются публикуемые ниже материалы.

Судьба Ивана Добробабина - одного из 28 героев-панфиловцев

«Сознав, что сделал все, что мог,
Спокойно, как всегда, как давеча,
Недвижно Добробабин лёг,
Так смерть нашла Иван Евстафьича».
М. Светлов. Двадцать восемь.

«Он очнулся в своём окопе от сильного озноба, острой боли в ногах и нестерпимого шума в голове. Собственно, окопа уже не было. Разрушенный взрывами снарядов и вражескими танками, он превратился в какой-то Полузасыпанный бесформенный ров. В необычно тихой, морозной ночи резко ощущался запах гари. Вокруг со вздёрнутыми или опущенными стволами неподвижно застыло несколько искорёженных и тлеющих немецких танков...
Бой закончился. Бойцы взвода сержанта Ивана Добробабина, его взвода, достойно выполнили свою задачу».
Спустя много лет с того невероятно тяжёлого ноябрьского дня 1941 г., сержант не раз вспоминал ставшее легендарным сражение под Дубосеково, дополняя наши представления о подвиге 28 героев-панфиловцев новыми фактами и подробностями.
«Наш 1075-й полк, которым командовал полковник И.В. Капров, - вспоминал И. Е. Добробабин, - занимал оборону на линии: высота 251 - деревня Петелино — разъезд Дубосеково. Моё подразделение, состоявшее из группы истребителей танков, находилось на левом фланге и располагалось в центре между просёлочной и железной дорогами напротив деревни Красиково.
__________________________________________________ ______
* Глава включает в себя три разных по объёму текста, которые в несколько сокращённом виде были напечатаны в газетах «Правда» (18 ноября 1988 г.), «Московская правда» (7 мая 1989 г.) и в еженедельнике «Неделя» (18—24 мая 1991 г. № 47). При подготовке настоящей книги автор внёс в их содержание некоторые исправления и дополнения.

Вечером 15 ноября 1941 г. политруком роты В. Клочковым и командиром роты старшим лейтенантом П. Гундиловичем был зачитан приказ о том, что 16 ноября части нашей 316-й стрелковой дивизии генерала И. Панфилова переходят в наступление...
С этим приказом я сначала ознакомился на командном пункте (КП), а затем ночью вместе с Клочковым мы пришли с КП в наши окопы, чтобы передать приказ бойцам взвода.
Политрук вернулся на КП, находившийся в метрах 300-400 от окопа, и взвод стал вести ночное наблюдение. В эти томительные часы нам был доставлен завтрак, и мы с большим нетерпением расспрашивали у приехавших об обстановке.
Когда кухня уехала, я побежал на КП, чтобы узнать, когда же будет сигнал наступления...
Близился рассвет. В момент нашего разговора на КП немцы начали обстрел. Прямо под будку КП ударил снаряд или мина. Я вскочил, на бегу попрощался с Клочковым и Гундиловичем и кинулся в свой окоп. Немецкий пулемёт ударил по брустверу. Я свалился в окоп: «Ребята! Ведите строгое наблюдение! Сейчас пойдём в бой!» Но сигнала о наступлении мы так и не получили.
А на рассвете гитлеровцы сами пошли на нас. Мы услышали все нарастающий гул машин. Сперва пошла вражеская пехота. Подпустив её на близкое расстояние (оставалось каких-то 100-150 метров), бойцы взвода по моему сигналу (я громко свистнул) открыли дружный огонь, и первая атака была отбита. Десятки вражеских трупов остались перед нашим окопом.
Но вот снова усиленно заработали вражеские пулемёты, земля содрогнулась от взрывов снарядов и мин. Противник начал вторую атаку. Но и она оказалась сорванной.
После этого из лощины, откуда наступали фашисты, в небо поднялись две жёлтые ракеты. А через несколько минут мы услышали неприятный металлический лязг. Из-за деревни, сбоку от нас, показались два немецких танка. Зайдя в лощину, они открыли огонь. Под их прикрытием снова двинулась вражеская пехота. Развод отбил и эту атаку. Один танк был подожжён.
Вскоре начался новый штурм нашей обороны. На этот раз противник бросил на нас штурмовую авиацию и много танков. Мы били из противотанковых ружей, забрасывали танки бутылками с горючей смесью и противотанковыми гранатами. Этим боем я руководил несколько часов - с рассвета до полудня, принимая самостоятельные решения, поскольку никакой связи с КП взвод не имел...
Наши ряды редели: один за другим выходили из строя бойцы. Тяжелораненых я отправлял в блиндаж при окопе. Кто ещё мог держать оружие, продолжал бой. Несколько танков противника прорвались к окопу, утюжили его, а потом вспыхивали, подожжённые бойцами.
Наше оружие засыпалось землёй. Но в блиндаже оказалась банка с керосином. Мы промывали затворы и стреляли снова. В окопе было уже невозможно ходить в полный рост, бойцы передвигались ползком. За плотной завесой снега, копоти и земли, которая стояла, не оседая, из-за частых разрывов снарядов, мы не увидели, как наши части с правого фланга отошли на новые рубежи...
Снова пошли на окоп вражеские танки. Это была уже вторая танковая атака. Ко мне по ходу сообщения приполз один из бойцов и позвал: «Товарищ командир!» Я оглянулся - и в памяти остались только страшный взрыв, яркая вспышка и состояние удушья. Я потерял сознание, и этот момент был для меня последним из всех эпизодов боя под Дубосеково...»

«Нет Добробабина уже,
Убит Трофимов и Касаев,
Но бой кипит на рубеже,
Гвардейский пыл не угасает»,
напишет позднее в своей поэме «Слово о 28 гвардейцах»
поэт Николай Тихонов.

Засыпанный землёй и тяжело контуженный, Добробабин уже не знал, что в расположение его подразделения прибыл политрук Василий Клочков и взял на себя непосредственное руководство обороной. Обратившись к бойцам взвода, он произнёс слова, ставшие девизом всех защитников нашей столицы: «Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва!»
И воины не отступили, они стояли насмерть до последней гранаты, до последнего патрона, уничтожив в итоге 18 из 50 наступавших вражеских танков. И хотя поле боя оказалось тогда захваченным гитлеровцами, 28 панфиловцев сумели более чем на четыре часа задержать крупную танковую группировку противника, не позволив ей вырваться на Волоколамское шоссе и оттуда ринуться на Москву. Они дали возможность советскому командованию за то выигранное, поистине драгоценное время отвести основные силы на заранее подготовленные рубежи, спешно подтянуть резервы и перегруппироваться. В этом состояло главное значение и величие их подвига, в совершение которого внёс свой достойный вклад сержант Иван Евстафьевич Добробабин.
...Он долго не будет знать, что уже через несколько дней после боя газета «Красная звезда» опубликует статью журналиста А. Кривицкого «Завещание 28 павших героев» и весть о бессмертном подвиге у разъезда Дубосеково быстро облетит страну. О мужестве и стойкости двадцати восьми вскоре будут написаны десятки других статей, брошюр и даже сложены песни, появятся поэмы Н. Тихонова и М. Светлова. Славная история панфиловцев войдёт позднее и в школьные, и в вузовские хрестоматии, а 21 июля 1942 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР все 28 гвардейцев будут по существу посмертно удостоены звания Героя Советского Союза...
Что же произошло с Добробабиным после того, как он пришёл в себя в ту морозную ноябрьскую ночь после закончившегося боя?
Неторопливо Иван Евстафьевич продолжал свой рассказ.
Превозмогая боль, особенно в левой раненой ноге, он выбрался из траншеи и пополз через железнодорожное полотно и поле в лес. До утра пробыл там, наблюдая за железнодорожной будкой. Был без шапки, сильно замёрз. Утром, когда рассвело, совсем закоченевший, решился заползти в будку. Находившиеся там железнодорожницы обмыли его окровавленное лицо, накормили, дали шапку, растёрли и обули обмороженные ноги...
Все попытки Добробабина пробраться через линию фронта к Москве оказались безуспешными: чересчур велика была здесь плотность вражеских войск. В районе Дубосеково примкнул к группе бойцов, которую выводил из окружения пожилой человек по имени «дядя Вася» в гражданской одежде, но с генеральскими лампасами.
Через несколько дней группа «дяди Васи» была рассеяна огнём вражеской засады. В селе, куда Добробабин зашёл в поисках товарищей, он был схвачен солдатами карательного отряда и доставлен в Можайский лагерь военнопленных. Там пробыл около месяца, пережив все ужасы фашистской неволи. Вместе с группой военнопленных пытался бежать, но прорваться на свободу удалось лишь двоим.
Мысль о побеге не покидала сержанта, и подходящий случай представился. С началом наступления Красной Армии под Москвой фашистские оккупанты стали вывозить пленных эшелонами из Можайского лагеря в направлении Смоленска и далее на юго-запад. Когда Смоленск остался далеко позади, Добробабин решил бежать. Ночью на ходу поезда он выломал окно, забитое досками, и, резко оттолкнувшись, прыгнул. При падении сильно повредил правую ногу. Вместе с ним удалось бежать ещё двум военнопленным.
Поскольку идти группой было опасно, один из беглецов сразу же отделился. Со вторым, молодым пареньком из Воронежской области, Добробабин шёл долго. В хуторах и сёлах спрашивали о партизанах. Но обнаружить их не удалось. Некоторые местные жители говорили, что о партизанах ничего не слышно. Другие уклонялись от ответа. В обстановке жестокого оккупационного режима, частых карательных облав и проверок люди боялись довериться неизвестным, опасались провокаторов. В одну из ночей, преследуемый полицаями, Добробабин потерял своего спутника и остался один.
После тщетных попыток перейти линию фронта или попасть к партизанам он решил дойти до родного села Перекоп Харьковской области, где не был уже 13 лет. Рассчитывал восстановить там силы, а затем снова попытаться связаться с партизанами.
И вот, наконец, после долгих мучений, опухший от голода, больной и полураздетый, Добробабин пришёл в родное село. Немецкого гарнизона там не оказалось.
Приютил Ивана Евстафьевича его брат Григорий, освобождённый от армии по болезни. По просьбе Григория староста села, Пётр Зинченко, который был выбран на этот пост на сходке самим населением (проголосовали за того, кто сочувствовал советской власти и не мог стать прислужником оккупантов), выдал сержанту справку о его якобы постоянном проживании в селе. С указанной справкой Добробабин мог чувствовать себя безопаснее.
Однако вскоре к немцам, стоявшим в соседнем селе Левендаловка, поступил чей-то донос: в селе Перекоп скрывается командир Красной Армии. Добробабин был арестован и отправлен в Левендаловский лагерь военнопленных. Лагерь был небольшой. Его узников использовали на дорожных работах. Управляли ими пожилые немцы, по-видимому, тыловики. Через несколько дней родственникам Ивана Добробабина удалось выкупить сержанта из лагеря... за продукты.
Ранней осенью 1942 г. оккупанты стали отправлять крестьян на работу в Германию. Староста П. Зинченко сказал, что дальше скрывать Ивана в селе не может. И единственный выход для него - дать согласие работать при старосте. Правда, что это за работа, староста тогда не сказал.
Добробабин понял, что попал в безвыходное положение и решил согласиться работать при старосте села, продолжая лелеять надежду, что ему все же удастся, в конце концов, найти и связаться с партизанами.
Во время второго вызова Добробабина в старостат П. Зинченко заявил: «Тебя я записал в полицаи, будем вместе помогать нашим. Пойми, что другого выхода нет».
Иван Евстафьевич подчёркивал, что за весь период его пребывания в роли сельского полицая не было ни одного случая расстрелов, повешений, расправ над коммунистами, комсомольцами, сельскими активистами и членами их семей. Не было и случаев выдачи оккупантам раненых советских воинов, которые скрывались здесь. Комендантом немецкой комендатуры в Перекопе был чех по национальности, а переводчиком югослав, которые не отличались каким-либо жестоким нравом. А немцев в селе не было, здесь располагался только сельский пост полиции. Сама же полиция находилась в районном центре Валки, куда Добробабина ни разу не вызывали. Форму ни он, ни другие сельские полицаи не носили и никакой присяги, никакого устного обязательства оккупантам не давали.
Числясь полицаем, никаких действий, направленных против народа, Добробабин не совершал, оставался пассивным в выполнении всего того, что могло пойти на пользу оккупантам.
В начале марта 1943 г., когда село Перекоп было освобождено Красной Армией, Добробабин остался в нем, не чувствуя за собой какой-либо вины. И его главным желанием было - получить оружие и снова в рядах Красной Армии сражаться с ненавистным врагом. Однако по навету полицая из соседнего села, он был арестован и доставлен в армейскую контрразведку, находившуюся в Левендаловке.
Но уже через день в село внезапно ворвались фашистские танки. Арестованным и конвоирам для спасения пришлось рассеяться. В связи с создавшейся критической обстановкой Добробабин был из-под стражи освобождён.
Он вновь попадает в село Перекоп, где уже хозяйничали эсэсовские части. Вскоре все выходы отсюда оказались отрезанными.
Снова оказавшись в безвыходной ситуации, Добробабин согласился продолжать работу при старостате, чтобы, как и прежде, всеми возможными средствами помогать советским людям. И эта помощь была реальной. Он предупреждал жителей села, в том числе молодёжь, о готовящихся облавах и о том, когда их собирались отправлять в фашистскую Германию, как мог освобождал задержанных из-под ареста, снабжал их необходимыми документами, уничтожал появлявшиеся в старостате списки активистов и т. д.
В результате им были спасены от угона на фашистскую каторгу или освобождены из-под ареста многие жители села.
В конце 80-х гг. земляки И. Е. Добробабина так свидетельствовали об этом:
Колесник Василий Ефимович, 1925 г. рождения, уроженец с. Перекоп, инженер, пенсионер:
«Летом 1943 года, когда Иван Евстафьевич Добробабин служил в старостате, я хорошо его знал. Дважды Добробабин спас меня и моего товарища Колесника Григория (однофамилец) от облавы. Было это в июне 1943 года. Он ехал на велосипеде, остановился и предупредил: «Хлопцы, сегодня ночью будет облава, ховайтесь». И правда - ночью слышна была стрельба, шла облава. В другой раз Иван Евстафьевич предупредил меня об облаве с Корсун Евдокией».
Бражник Вера Григорьевна, 1930 г. рождения, уроженка с. Перекоп. В конце 80-х гг. проживала в Харькове (ул. Командарма Уборевича, 14, кв. 110):
«С начала войны и до 1949 года я жила в Перекопе. В нашей хате жил Добробабин Иван Евстафьевич, когда служил в полиции. У нас в хате скрывались девчата, которых немцы хотели угнать в Германию. Добробабин, конечно, знал о них, но скрывал это от оккупантов».
Погорелая Настасья Григорьевна, 1910 г. рождения, уроженка с. Перекоп, пенсионерка:
«Всю войну была я в селе. Оккупанты забрали корову, бычка, барахло, выгнали из хаты, жила в хате соседей.
...Полицаями были Дереза, Петро Тредит, Добробабин Иван Евстафьевич. Добробабин был хороший человек. Ничего плохого о нем не скажу... Иван Евстафьевич помогал мне. С поля потихоньку от немцев брали буряк, капусту для еды. Добробабин говорил мне, чтоб везли на саночках, везли потихоньку от немцев, другой улицей. Словом, помогал нам спрятать от оккупантов то, что подбирали на поле. Ничего плохого о Добробабине и не слыхала. Хотя староста посылал его ко мне за коровой, но не брал её у меня Добробабин».
Дудниченко Андрей Григорьевич, 1907 г. рождения, уроженец с. Левендаловка. Был председателем сельсовета в с. Левендаловка
(рядом с с. Перекоп):
«Меня схватили фашисты, долго били, мучили, пытали и, думая, что я уже мёртв, бросили в сарай. Сторож наутро обнаружил меня и рассказал обо мне жене моей. Та меня забрала домой. Я подлечился немножко, но кто-то донёс, и меня снова забрали фашисты, бросили в полицейский участок Перекопа. Велели повесить. Когда немцы уехали из села, Иван Добробабин освободил меня, я ушёл в другое село. Так я остался жив, за что благодарен Ивану Евстафьевичу всю жизнь. И после войны, когда я вернулся в родное село, я ничего худого о Добробабине не слышал».
Прилуцкая Прасковья Никитична, 1922 г. рождения, уроженка с. Перекоп, пенсионерка:
«Помню Ивана Евстафьевича, когда он был в старостате при полиции села. Он тогда людям ничего плохого не делал. Наоборот, предупреждал молодёжь, если готовилась облава, чтобы увозить в Германию. И вообще от других людей ничего недоброго о Добробабине не слыхала. Он был хороший. Он лично меня предупреждал, чтобы я ховалась от немцев».
Перечень подобных свидетельств можно было бы продолжить. Но вернёмся в те далёкие годы. В августе 1943 г. части Красной Армии вновь приблизились к Перекопу. Отступая под натиском советских войск, немецко-фашистские захватчики подожгли село. Под угрозой расстрела была объявлена поголовная эвакуация всего населения.
Добробабин успел помочь жене фронтовика Екатерине Величко с двумя малыми детьми укрыться в Левендаловском лесу. Но сам попал в огромную колонну людей, которых отступавшие эсэсовцы, используя сторожевых собак, гнали впереди себя, открывая огонь по каждому, кто пытался сбежать. Уже находясь за Днепром, он сумел свернуть с большой дороги и в селе Тарасовка Одесской области встретил наконец советские войска.
Он явился в полевой военкомат, все рассказал о себе лейтенанту Усову, который проводил запись военнообязанных, и после соответствующей проверки был приписан в 1055-й полк (командир полка майор Следь, начальник штаба капитан Комиссаров) 297-й стрелковой дивизии и восстановлен в прежнем звании.
С марта 1944 г. и до конца войны И. Е. Добробабин постоянно находился на передовой в должности командира отделения. Он участвовал в Ясско-Кишинёвской операции, в боях за освобождение Румынии, Чехословакии, Австрии. Форсировав Тису, его отделение укрепилось на противоположном берегу и до подхода основных наших сил удерживало этот важный плацдарм. Здесь Иван Евстафьевич был контужен плавучей миной, но остался в строю. В сражении за Будапешт солдаты отделения действовали как истребители танков. В числе первых ворвались в город Кечкемет, прорвав три кольца вражеской обороны и захватив аэродром противника.
За проявленное мужество и героизм сержант Добробабин был награждён орденом Славы III степени и несколькими медалями.
Вот как характеризовалась его боевая деятельность в спецсообщении начальника контрразведки 2-го Украинского фронта от 22 января 1945 г.:
«За время пребывания в 297-й стрелковой дивизии Добробабин И. Е. никак себя не скомпрометировал. Показал себя в прошедших боях храбрым воином. За бои под Яссами в августе 1944 года награждён орденом Славы III степени. Военный совет 7-й гвардейской армии вошёл с ходатайством в Президиум Верховного Совета СССР о выдаче Добробабину ордена Ленина и Золотой Звезды».
После разгрома фашистской Германии вместе со своей частью он был направлен на восток для участия в войне против японских милитаристов. Но на пути следования его встретило известие о капитуляции Японии.
Поздней осенью 1945 г. сержант Добробабин был демобилизован и вернулся в г. Токмак (Киргизия). Именно отсюда он добровольцем в июле 1941 г. пошёл на фронт в составе Панфиловской дивизии.
И вот перед ним до боли знакомые места, сердце сжалось. «Выхожу из вагона, в солдатской шинели, с небольшим чемоданчиком, - вспоминал Иван Евстафьевич, - немного прошёлся по знакомой Кошчийной улице, и в глазах зарябило, читаю на табличке: «Улица Добробабина»... А на городском сквере у здания горсовета - большой чугунный памятник во весь рост и на нем надпись: «Герою Советского Союза, одному из 28 панфиловцев Ивану Евстафьевичу Добробабину».
Моё появление буквально «с того света» для жителей города было немалой радостью... Но продолжалась она недолго. Вскоре я был арестован».
Все пошло по хорошо известному сценарию, в худших традициях тех лет, с грубейшими нарушениями элементарных норм права: ускоренное, предвзятое следствие, включая применение физических мер воздействия, угрозы и запугивания свидетелей, а затем и двухдневный (8-9 июня 1949 г.) Военный трибунал Киевского военного округа, заседавший в Харькове. И «за измену Родине», за то, что, по словам обвинителя, Добробабин «спасал свою шкуру», последовал жестокий приговор - 25 лет лагерей. Мера наказания была снижена до 15 лет: учли, что Добробабин все же из 28 панфиловцев. Одновременно было направлено представление в Москву о лишении его звания Героя Советского Союза, что и было вскоре оформлено соответствующим указом.
Добробабин просил следователя и судей, чтобы его привезли в село Перекоп (ведь оно находится всего в 40 км от Харькова), собрали бы всех жителей и изложили суть обвинения. Состряпанная легенда о его преступлении легко бы улетучилась. Но в этой просьбе ему было отказано, а многочисленные свидетели из села, которые могли бы без труда подтвердить, что он не изменил Родине, на заседания трибунала не привлекались.
- А что стало с вашим памятником в Токмаке? - спрашиваю Ивана Евстафьевича при встрече.
- Точно не могу сказать, но мне рассказывали, что поступили с ним просто: мою «голову» отрезали, а «голову» Дуйшенкула Шопокова - моего боевого друга и земляка, тоже одного из 28 панфиловцев, - приварили, да так, что шов был виден. На какое-то время это стало особой достопримечательностью города. Всем приезжим, показывая памятник, местные жители говорили: «Перед вами «тело» Добробабина, а «голова» - Шопокова». Но потом этот памятник убрали».
Находился в лагере И. Е. Добробабин семь лет. В 1955 г. Военная коллегия Верховного суда СССР рассмотрела протест Генерального прокурора по его делу, приняв половинчатое решение: срок наказания был снижен как раз до этих семи лет. А 2 ноября 1954 г., ещё до принятия решения по указанному протесту, он был освобождён, но без полной реабилитации, а лишь «условно-досрочно». При этом все его боевые награды не были возвращены, остался в силе и указ о лишении И. Е. Добробабина звания Героя Советского Союза.
В ноябре 1966 г. в газете «Труд» была опубликована моя статья «Бой, вошедший в историю», посвящённая 25-летию подвига 28 панфиловцев у разъезда Дубосеково. В ней, в частности, среди погибших героев был назван и сержант Добробабин.
Спустя некоторое время в одном из откликов на статью сообщалось, что Иван Евстафьевич жив и трудится где-то в Ростовской области. Я начал поиски. И вот, наконец, Ростовское областное адресное бюро известило, что И. Е. Добробабин проживает в г. Цимлянске.
Через несколько дней я поехал туда в качестве спецкорреспондента «Комсомольской правды»... Мне казалось, что я встречу человека, изломанного судьбой, с расшатанными нервами, обиженного на все и вся. Но эти опасения оказались напрасными. Я встретил настоящего русского солдата, поражавшего своей выдержкой, неподдельной скромностью, мужественно переносящего все жизненные невзгоды и испытания.
Много нового узнал о нем. Трудовую деятельность Иван начал 15-летним юношей, работал в качестве землекопа на строительстве Харьковского тракторного завода. Здесь же вступил в комсомол. Летом 1939 г., находясь на действительной службе в рядах РККА, около месяца участвовал в боях с японскими захватчиками в районе реки Халхин-Гол. Был контужен. За проявленный героизм командование представило пулемётчика Добробабина к медали «За отвагу». (Дальнейшая судьба этого представления осталась неизвестной.) Великая Отечественная война застала Ивана на строительстве Большого Чуйского канала в Средней Азии. 22 июня 1941 г. он пошёл добровольцем на фронт. Его направили в г. Алма-Ату, где формировалась 316-я (позднее 8-я гвардейская) стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор И. В. Панфилов. Осенью 1941 г. в составе этой дивизии он сражался на территории Калининской области, а затем на полях Подмосковья...
Вот так характеризовали своего земляка молодёжные руководители из г. Токмака, узнав о гибели Ивана Добробабина:
«Он ушёл на фронт одним из первых среди токмакских комсомольцев. Заядлый футболист, Иван Добробабин любил спорт, военное дело и ушёл сражаться с врагом хорошо подготовленным, умелым бойцом. Мы были уверены в своём друге - такой не сдастся в трудную минуту. И верно: в армии, в боях Иван быстро выдвинулся, его назначили командиром подразделения. Не дрогнул и в том, последнем бою...
Их было только двадцать восемь... Они погибли, но не отступили.
Мы гордимся, что среди двадцати восьми героев, отдавших жизнь за Родину, был парень из нашего города, комсомолец Иван Добробабин.
Александра Беляева - секретарь Токмакского горкома комсомола,
Александра Старостина - политрук молодёжного подразделения Всевобуча»1.
Находясь в Цимлянске, я имел не только продолжительные беседы с Иваном Евстафьевичем, подробно расспрашивая его обо всем, но и побывал в местных органах власти. И всюду слышал только самые добрые слова об Иване Евстафьевиче как о хорошем человеке, добросовестном работнике.
Рассказал я тогда И. Е. Добробабину о недавней поездке в Алма-Ату и о встрече с Даниилом Александровичем Кожубергеновым - одним из 28 панфиловцев, человеком такой же трудной судьбы, официально тоже не признанным героем. Иван Евстафьевич хорошо помнил этого бойца своего взвода, и между ними позднее завязалась переписка.
Вооружённый богатым и интересным материалом, я вернулся в Москву и приступил к подготовке статьи о Добробабине для «Комсомольской правды».
Но тут последовал вызов на Старую площадь. В полученной открытке, которую храню до сих пор, значился номер телефона, по которому я должен был позвонить т. Осташеву С. П. Молодой голос в трубке подтвердил приглашение, поинтересовавшись, нет ли у меня возражений, если беседа будет проходить в присутствии военного прокурора. Отвечаю, что это, конечно, дело того, кто приглашает.
В кабинете С. Осташева - молодого приветливого человека уже находился другой собеседник в зелёных погонах подполковника, плотного сложения, с густыми черными бровями, непроницаемым лицом и немигающим пристальным взглядом.
- Какими документами, связанными с историей подвига 28 панфиловцев, вы располагаете? - спросил С. Осташев.
Я показал все, что захватил с собой, включая ряд документов из Центрального архива Министерства обороны СССР, различные свидетельства, подтверждения.
- Вот что, молодой человек, - жёстко заметил военный прокурор.
- Народ надо воспитывать на мёртвых героях.
- Совершенно правильно, - охотно поддержал его хозяин кабинета.
И добавил: - Предупреждаем - больше этим вопросом не заниматься и ни в коем случае его не ворошить. Ответите партбилетом.
На этом «предупредительная» беседа закончилась.
Такова вкратце судьба одного из 28 героев-панфиловцев, Ивана Евстафьевича Добробабина, которая ни одного честного человека не может оставить равнодушным и которая взывает к нашей совести.
Все попытки в течение вот уже более трёх десятилетий помочь Ивану Евстафьевичу вернуть истории его честное имя, восстановить в высоком звании Героя Советского Союза оказались безрезультатными.
Журналистка из г. Новочеркасска Ирина Сергеевна Юркова несколько раз побывала в селе Перекоп, собрала обширный материал (в том числе десятки свидетельств перекопцев в пользу И. Е. Добробабина), но её поистине героические многолетние усилия постоянно наталкивались на стену недоверия и предвзятости.
Сам Иван Евстафьевич неоднократно обращался в разные инстанции, в военную прокуратуру с просьбой о пересмотре его дела, о полной реабилитации. Однако все оставалось без изменений.
За его плечами уже восьмой десяток. «Сердце стало пошаливать», - жаловался он. Все чаще стал принимать лекарства. Но крепится мужественный панфиловец. Похоронил жену Лидию Гайнановну, которая с ним прошла трудный жизненный путь, и вместе с которой он вырастил прекрасных детей. Их дочь Элла окончила Ростовский университет. Преподаёт в Цимлянской средней школе № 2, а сын Ринат трудится технологом по обработке рыбы, плавает по Чёрному морю.
...Как часто, вспоминая о подвиге у разъезда Дубосеково, мы не задумываемся, что за ставшими священными для народа цифрами «28» стоят реальные люди.
И пока не очень-то вяжутся с действительностью слова из песни о Москве, где говорится о вечной нашей признательности бессмертному подвигу «28 самых храбрых сынов» нашей Родины, когда один из этих легендарных героев остаётся в забвении, оклеветанный и запятнанный, лишённый заслуженных перед Отечеством наград».
Мой очерк о панфиловце был написан осенью 1988 г. и 18 ноября того же года опубликован в «Правде». Однако ничего в жизни героя не изменилось. Более того, нашлись такие, кто, ловко манипулируя ложными документами и фактами, внесли в дело Ивана Евстафьевича осложнения и снова очернили его.

Ещё раз о судьбе панфиловца.
«В № 8 и 9 «Военно-исторического журнала» за 1990 г. в новой рубрике «Осуждены по закону» был опубликован обширный материал под названием «Чужая слава», подписанный тогдашним главным военным прокурором генерал-лейтенантом юстиции А. Ф. Катусевым.
В указанной публикации отрицался имевший место 16 ноября 1941 г. подвиг 28 воинов у разъезда Дубосеково. Она была направлена и против полной реабилитации (с возвращением всех наград) одного из 28 панфиловцев сержанта И. Е. Добробабина, которого автор представил как отпетого изменника Родины, хитрого и изворотливого проходимца, пытающегося присвоить себе чужую славу.
Заодно досталось от Катусева и тем, кто искренне пытался помочь ветерану-панфиловцу восстановить справедливость в его очень не простом деле. Главный военный прокурор не пожалел чёрной краски, чтобы показать их в виде этаких поверхностных и даже корыстных правдоискателей, действия которых он именует не иначе как кощунственными. При этом достаточно много критического внимания прокурор уделил содержанию очерка «Судьба Ивана Добробабина - одного из 28 героев-панфиловцев», напечатанного в «Правде» 18 ноября 1988 г.
Оставляя в стороне совершенно недопустимый в любой полемике оскорбительный тон публикации Катусева с наклеиванием ярлыков в духе былых времён, наличие в статье явных искажений, приписок и т. п., остановимся вкратце на её главных положениях и выводах.
Но прежде надо подчеркнуть, что затронутая в «Правде» тема вызвала широкий резонанс: в поддержку высказанного в статье пришли сотни писем и телеграмм. Были, разумеется, и отклики, авторы которых выражали несогласие с нашей позицией. Причём некоторые из них, не приводя, к сожалению, каких-либо убедительных фактов, опровергающих доводы в защиту Добробабина, выражали свой «плюрализм» в форме грубых выпадов и даже угроз.
Приведём лишь выдержки из нескольких писем:
«Со сложным чувством преклонения, горести и негодования читали мы в «Правде» от 18.11.88 г. очерк о трагической судьбе И. Е. Добробабина. Отважный солдат, он по жестокой иронии судьбы оказался оклеветанным, униженным и оскорблённым. То, что произошло с ним, взывает к немедленному восстановлению справедливости...
Президиум Совета ветеранов 2-го Украинского и Забайкальского фронтов».
«В первые годы войны мне довелось трижды в составе воздушно-десантных отрядов выполнять боевые задания в глубоком тылу противника.
...В каких ужасно тяжёлых, нечеловеческих условиях находились советские люди на захваченной врагом территории. Там нам пришлось повидать не только мерзавцев, изменивших Родине, но и «полицаев», которые помогали партизанам, раненым бойцам и своим односельчанам, часто не имея на это «специального задания» или «указания».
Не понаслышке, а самому лично довелось видеть, как фашисты вешали этих «полицаев», и не за предупреждение об облавах и спасение людей от угона в рабство (за это они сразу же расстреливали), а только за то, что «полицаи» из награбленного немцами у местных жителей зерна и продуктов что-то передали односельчанам.
Вот почему мы, десантники, побывавшие в тылу врага, всегда выступали против того, чтобы каждому «полицаю» общим чохом пришивалась бирка предателя, как произошло с Добробабиным.
Вице-адмирал в отставке М. А. Усатов (г. Москва)».

«Летом 1944 г. по поручению руководства контрразведки «Смерш» 2-го Украинского фронта я выехал в командировку в одну из дивизий 40-й армии, расположенную на отдых и переформирование на территории Румынии.
Начальник отдела контрразведки этой дивизии (фамилию не помню) обратился ко мне, представителю фронта, с «щекотливым» вопросом: «Как быть?» Оказалось, что в одной из частей их дивизии объявился один из героев-панфиловцев сержант Добробабин...
Начальник контрразведки ещё сообщил, что на свой запрос в порядке проверки всех вторично мобилизованных полевыми военкоматами на освобождаемых территориях он получил ответ, что Добробабин, став полицаем, действовал против оккупантов, предупреждая население и срывая многие готовившиеся акции оккупантов.
С. А. Шежтер, майор в отставке (г. Харьков)».

«Уважаемая редакция!
Пишет вам Крымова (Рубашка) Елена Филипповна. Я родилась в  с. Перекоп в 1925 г. и жила там до 1951 г. Прочитала статью о судьбе Ивана Добробабина и невольно вспомнила все пережитое в военное время. Я помню, когда он вернулся в Перекоп и когда он стал работать в старостате. Мы, молодёжь, все его считали своим человеком. Много раз Иван Евстафьевич нас и лично меня спасал от угона в Германию. Весной 1943 г. у нас забрали корову. Я побежала, нашла его, и он сделал все, чтобы нам корову вернули, хотя это было очень нелегко сделать. Все было уже так давно, но я хорошо помню — он работал как советский человек и Родине нашей не изменил. С благодарностью вспоминает Ивана Евстафьевича и моя дочь Дуброва (Гирич) Анна Мелентьевна».
Е. Ф. Крымова (г. Петропавловск-Камчатский)».

Оперативно откликнулась на мой очерк военная прокуратура. Работавший в то время главным военным прокурором генерал-лейтенант юстиции Б. С. Попов сообщил редакции «Правды» о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам по уголовному делу Добробабина. И хотя Б. С. Попов обещал проинформировать редакцию о результатах расследования и принятом решении, долгие месяцы военная прокуратура хранила молчание.
За это время ростовские и алма-атинские кинодокументалисты, а также их коллеги из Центрального телевидения подготовили четыре фильма, непосредственно связанных с нашей темой: «Судьба», «Подвиг и подлог», «Четвертая похоронка», «Неоконченная война Ивана Добробабина». Причём съёмки делались и в Перекопе, где живые свидетели подтвердили своё положительное мнение о Добробабине.
Представляется очевидным, что новые свидетельства по столь затянувшемуся делу, все записанные на киноплёнку показания следовало бы внимательно и непредвзято изучить.
Но военная прокуратура поступила иначе.
Как только в феврале 1990 г. фрагменты из видеофильма «Судьба» были показаны по ЦТ, буквально через два дня генерал-лейтенант юстиции А.Ф.Катусев - новый главный военный прокурор, - срочно направил в соответствующие организации Ростова-на-Дону, Алма-Аты и руководству ЦК указующий циркуляр. Ссылаясь на «безупречность (?!) следствия 1947-1948 гг.» по делу сержанта-панфиловца, генерал-лейтенант юстиции сделал прокурорское предписание о том, что «пропагандирование Добробабина как героя-панфиловца нецелесообразно». И можно себе представить, в условиях начавшегося процесса гласности наш борец против всяких альтернативных мнений преуспел: во всяком случае, демонстрацию по ЦТ фильма «Подвиг и подлог» ему удалось тогда заблокировать. Запрет на демонстрацию фильма «Подвиг и подлог» через год был снят, и фильм был показан по ЦТ 16 ноября 1991 г.

Почти одновременно с письмом 23 февраля 1990 г. Катусев дал интервью корреспонденту газеты «Московский комсомолец», где, в частности, содержалось удивительное по своей некорректности и явным передержкам заявление. «Не так давно, - подчеркнул главный военный прокурор, - по телевидению показали якобы героя-панфиловца Добробабина: он делился воспоминаниями с миллионами телезрителей. По материалам же уголовного дела Добробабин, попав в плен, стал начальником немецкой полиции в Харьковской области, он отбирал имущество, угонял людей в фашистскую неволю. Этот проходимец по случайному стечению обстоятельств получил Звезду Героя Советского Союза, но после войны правда открылась, и его осудили на 15 лет (!). А теперь, когда почти все свидетели умерли, Добробабин выбрался из «укрытия» и требует реабилитации».

Как все просто у автора интервью, где смещены события и опущены «нежелательные факты». Будто и не было у Ивана Добробабина смелого побега из плена, будто он, оказавшись в должности полицая, рискуя жизнью, не помогал советским людям, и позднее, находясь вновь в рядах Красной Армии, не проявил себя, как и у разъезда Дубосеково, мужественным солдатом, за что был награждён орденом Славы III степени и медалями... И не мог Катусев не знать, что есть ещё немало живых свидетелей из села Перекоп, которые продолжают подтверждать правоту Добробабина.
Такова небольшая предыстория появления названной публикации в двух номерах «Военно-исторического журнала». А теперь вернёмся к её основному содержанию и целям.
При внимательном чтении обеих частей этой «разоблачительной» статьи не трудно убедиться, что они находятся в явном противоречии одна с другой. Более того, создаётся впечатление, что их писали разные авторы.
В первой публикации журнала (№8) была поставлена задача убедить читателей в том, что Добробабин имеет самое косвенное отношение к бою у Дубосеково, но тем не менее настойчиво пытается примазаться к «чужой славе» (т. е., видимо, к славе младшего политрука В. Г. Клочкова), приписывая себе какую-то руководящую роль в том бою. Но во второй статье журнала (№ 9) автор вообще отрицает, что подвиг 28 героев, как и бой у Дубосеково, имел место. При этом 28 героев, именуемые прокурором «мифическим взводом», противопоставляются не только 4-й роте, где, по словам Катусева, «погибло смертью героя более 100 человек», но и всему полку и даже всей дивизии. Именно здесь, по мнению военного прокурора, «и заложена Большая правда Большого подвига».
Таким образом, конечная цель автора достигается без особых усилий: становится просто нелепой сама постановка вопроса о восстановлении сержанта-панфиловца в звании Героя Советского Союза. И, не церемонясь с пожилым и больным человеком, Катусев морально унижает и «разоблачает» его как дезертира и изменника.
Кощунственные «открытия» генерала от юстиции - это не что иное, как очередная дегероизация на этот раз одного из наиболее известных ратных подвигов периода Великой Отечественной войны.
На чем же основываются эти «открытия»?
Первым источником для военного прокурора Катусева являются стенограммы допросов Добробабина в ноябре-декабре 1988 г.
В стенограммах, на которые автор публикации постоянно ссылается, Добробабин отказывается от многих своих прежних утверждений и признается в «совершении преступления перед Родиной». В стенограммах содержится, в частности, и высокая оценка Добробабиным уровня следствия, проведённого по его делу в декабре 1947 мае 1948 г. якобы без каких-либо угроз, физического воздействия и прочих нарушений законности.
Но у нас есть все-таки серьёзные основания сомневаться в правдивости этих новых «признаний» о безупречности следствия сталинского периода. Ведь ещё в 1953 г. в обращениях осуждённого на 15 лет Добробабина в Президиум Верховного Совета СССР и в Верховный Суд СССР, например, говорилось:
«Всех свидетелей, показывавших обо мне положительно, с допросов удаляли, не фиксируя их показаний». (Письмо от 23 мая 1953 г.)
«По вполне понятным причинам я не имею права писать о методах и приёмах ведения следствия по моему делу. Надеюсь, что эти методы и приёмы Вам понятны...
Во всяком случае, мои, вредные для советских граждан действия не подтвердились, а если имеют какие-либо подтверждения, то они вымышлены и добыты нечестным путём». (Письмо от 28 августа 1953 г.)
Более конкретно о стиле и методах того следствия ветеран-панфиловец рассказал мне в декабре 1988 г. Обратимся к магнитофонной записи:
«Следствие велось я бы не сказал, что справедливо. Потому что то, что я говорил о своих делах хорошее, во внимание не бралось. «Только давай плохое», - говорил следователь Бабочкин (Бабушкин. - Г. К.)... А я говорю: «У меня плохого нет». «Нет?!» - и кулаком по столу... Ну, а потом двери в следующий кабинет открывали. А там людей избивали... Ну, думаю, и мне это будет... Было все. Но я отказывался... Тогда следователь сказал так: «Не хочешь подписывать, я тебе такое дело сделаю, сфабрикую, что ты под расстрел попадёшь». Ну что мне оставалось делать в те времена?»2
Конечно, сейчас не «те времена». И тем не менее имеются данные, говорящие о том, что новое расследование старого дела Добробабина проводилось военной прокуратурой по старой наезженной колее, отнюдь не «глубоко и всесторонне», как утверждает автор статьи, а, напротив, поверхностно и предвзято, с определённой установкой - «разоблачить предателя». Вот что писал в «Правду» осенью 1989 г. один из создателей видеофильма «Судьба» И. М. Шипулин:
«Когда мы были в селе Перекоп, то узнали о том, что представитель Харьковского КГБ не вызвал в сельсовет ни одного свидетеля из тех, кто хорошо знал Ивана Евстафьевича Добробабина... Он вызвал только тех и беседовал с глазу на глаз только с теми, кто знал Добробабина понаслышке».
Такие же слова о действиях харьковского уполномоченного услышала от жителей Перекопа прибывшая туда для съёмок фильма «Подвиг и подлог» группа студии «Казахтелефильм» (г. Алма-Ата). Какие же честные и справедливые выводы можно было ожидать в результате подобной «проверки»?!
А в снятом москвичами и ростовчанами телефильме «Неоконченная война Ивана Добробабина» на соответствующий вопрос журналиста А. Абраменко Иван Евстафьевич ответил: «Я вот был в Харьковском КГБ. Там считают, что я изменил Родине. Почувствовал, что нажим не мягче, чем в НКВД в те годы... Но, вы знаете... гнут на то, чтобы меня очернить».

И, наконец, полученная мною телеграмма из Цимлянска:
«Ознакомился с журнальной статьёй «Чужая слава». Глубоко возмущён. Много в стенограммах бесед вымышлено, искажено или сделано под нажимом, что вызывает во мне решительный протест.
С уважением Добробабин».

При внимательном чтении статьи, подписанной Катусевым, бросается в глаза очень важная деталь: автор не опроверг ни одного из показаний (а их несколько десятков!) жителей села Перекопа в пользу Добробабина. Он просто отмахнулся от этих свидетельств. Приведённые военным прокурором «убедительные доказательства» вины Добробабина просто-напросто взяты из уголовного дела панфиловца 1947-1948 гг.
Конечно, совершенно не случайно оставлен без внимания и полный риска побег Добробабина из эшелона с военнопленными, что уже само по себе свидетельствует о многом. Но, по-видимому, для военного прокурора - эго мелкая, ни о чем не говорящая деталь, как и тот факт, что с марта 1944 г. и до окончания войны Добробабин, вновь находясь в составе действующей армии, почти непрерывно был на передовой линии фронта, не раз смотрел смерти в глаза, заслужив за свою храбрость в защите Отечества новые награды...
Бьющая через край фантазия генерала юстиции в № 9 журнала приводит его к «дополнительному уточнению». Оказывается, спастись сержанту помогли «уход с поля боя и сдача в плен».
Не будем продолжать перечень подобных поразительных «открытий», а обратимся за ответом к документам и другим источникам, тем более что о защитниках панфиловца Катусев, помимо нанесённых им грубых оскорблений, отозвался и как о лицах «безответственных», «плохо изучавших документы».
Перед нами статья А. Ю. Кривицкого «О 28 павших героях», напечатанная 22 января 1942 г. в газете «Красная звезда». Причём сразу же подчеркнём, что в основу очерка был положен рассказ смертельно раненного участника боя у Дубосеково Героя Советского Союза рядового Ивана Моисеевича Натарова, записанный журналистом в госпитале. Уже в самом начале статьи читаем:
«Полк Капрова занимал оборону на линии: высота 251 — деревня Петелино — разъезд Дубосеково. На левом фланге, седлая железную дорогу, находилось подразделение сержанта Добробабина»
(курсив наш. — Г.К.).
А далее в ней говорится:
«Теперь мы знаем, что прежде чем двадцать восемь героев, притаившихся в окопчике у самого разъезда, отразили мощную танковую атаку, они выдержали многочасовую схватку с автоматчиками... Сержант Добробабин точно распределил цели. Немцы шли как на прогулку, во весь рост. От окопа их отделяло уже 150 метров. Вокруг царила странная неестественная тишина. Сержант заложил два пальца в рот, и внезапно раздался русский молодецкий посвист. Это было так неожиданно, что на какое-то мгновенье автоматчики остановились. Затрещали наши ручные пулемёты и винтовочные залпы. Меткий огонь сразу опустошил ряды фашистов... Атака автоматчиков отбита, — пишет далее А. Ю. Кривицкий. — Более семидесяти вражеских трупов валяются недалеко от окопа...
Танки! Двадцать бронированных чудовищ движутся к рубежу, обороняемому двадцатью восемью гвардейцами. Бойцы переглянулись. Предстоял слишком неравный бой. Вдруг они услыхали знакомый голос:
- Здорово, герои!
К окопу добрался политрук роты Клочков».

А вот второе свидетельство - извлечённый из архива документ, повествующий и о том, как протекал бой у разъезда Дубосеково, и об участии в нем сержанта Добробабина. 22 декабря 1942 г. работники Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР побывали в одном из московских госпиталей, где состоялась беседа с находившимся там на излечении одним из 28 панфиловцев Героем Советского Союза рядовым И. Р. Васильевым, который, получив в бою три осколочных ранения и тяжёлую контузию, был, как и И.М.Натаров, подобран нашими разведчиками.
Приведём небольшую выдержку из стенограммы его рассказа:
«16-го числа часов в шесть утра немец стал бомбить наш правый и левый фланги, и нам доставалось порядочно. Самолётов 35 нас бомбило.
После воздушной бомбардировки колонна автоматчиков из д. Красиково вышла. Шли они в полный рост. Как раз бугор перед нами был. Они пошли на этот бугор. Мы, конечно, думали, что измена, потому что нет команды огонь открывать, а они подходят совсем близко. Потом сержант Добробабин, помкомвзвода был, свистнул. Мы по автоматчикам огонь открыли. Мы бьём, они, конечно, идут. Это было часов в семь утра. Погода была ясная, мороз, денёк хороший был.
Автоматчиков мы отбили... Уничтожили человек под 80. Там не до счету, считать не приходилось.
После этой атаки политрук Клочков подобрался к нашим окопам, стал разговаривать. Он поздоровался с нами.
- Как выдержали схватку?
- Ничего, выдержали.
Мы думали, что, отбив атаку автоматчиков, нам придётся продвигаться вперёд. Но команды «вперёд» не дали. Политрук Клочков заметил колонну танков. Говорит: «Движутся танки, придётся ещё схватку терпеть нам здесь»3.
Имеется такая же документальная запись беседы с Героем Советского Союза рядовым Г.М. Шемякиным, который, как уже отмечалось выше, тоже чудом остался в живых после боя у Дубосеково.
3 января 1947 г. он, в частности, вспоминал:
«Утром 16 ноября налетели немецкие самолёты, стали нас бомбить. Пробомбили - улетают. А мы остались целы. Смотрим - идёт пехота, автоматчики, человек сто. Мы их подпустили к себе вплотную.
Сержант Добробабин подал сигнал свистом. Мы поняли, а немцы в этот момент опешили - откуда свист. Они считали, что после бомбёжки никого нет. Мы открыли по ним огонь. Мы их человек 80 уложили, остальные убежали.
У нас были два пулемёта, два противотанковых ружья, бутылки с жидкостью, гранаты и винтовки. В этот момент подошёл политрук Клочков»4.
И наконец, сошлёмся на изданный в 1943 г. Генеральным штабом Красной Армии (с отметкой «секретно») военно-оперативный труд «Разгром немецких войск под Москвой». Часть первая. В разделе «Бои 16 и 5-й армий на Волоколамском и Истринском направлениях 16—17 ноября (схемы 5—7)» имеется как авторитетное подтверждение активного участия в бою у Дубосеково сержанта Добробабина, так и довольно подробное описание самого сражения:
«Полк (т. е. 1075-й полк. - Г. К.) прикрывал важнейшее направление на Москву, южнее Волоколамского шоссе, обеспечивая шоссе от прорыва танковых частей с юго-запада, — говорится в указанном разделе. — Прорыв крупных сил танков в этом направлении мог пагубно отразиться на всей операции 16-й армии... На левом фланге полка находились политрук роты Клочков-Диев и сержант Добробабин с группой бойцов (курсив наш. - Г. К.).
От разведки уже было известно, что немцы готовятся к новому наступлению и что в районе Муромцево, Жданово, Красиково они сосредоточили полк танков (80 танков), около двух полков пехоты, шесть миномётных и четыре артиллерийских батарей; здесь находились группы автоматчиков и мотоциклистов.
С утра 16 ноября противник в районе Жданово крупными силами перешёл в наступление в общем направлении на Петелино, Матренино. Группа бойцов под командой сержанта Добробабина (курсив наш. - Г. К.), используя благоприятную местность, заняла укрытую позицию у разъезда Дубосеково. Фашисты, используя скрытые подступы на левом фланге обороны полка 316-й стрелковой дивизии, атаковали группу ротой пехоты при поддержке двадцати танков. Не ожидая встретить здесь серьёзное сопротивление, немецкая пехота шла в атаку во весь рост.
Встреченный внезапным, но точным огнём бесстрашных 28 гвардейцев, противник потерял до 70 человек убитыми. Он должен был остановиться... Героев было 28. Двадцать девятый, оказавшийся презренным трусом, был тут же уничтожен самими гвардейцами. Бой с танками длился свыше четырёх часов, и танки не смогли прорвать оборону доблестных защитников. 14 танков из 20 неподвижно застыли на поле боя. Из 28 славных воинов 7 уже было убито и тяжело ранено. Убит был и храбрый сержант Добробабин. Но ни один из бойцов не дрогнул и не растерялся. В это время в атаку двинулось ещё 30 танков. В тяжёлом, неравном бою было вновь подбито одиннадцать танков противника...
Славный бой этих героев у разъезда Дубосеково явился не только подвигом мужества; он имел крупное тактическое значение, так как задержал продвижение немцев на много часов, дал возможность другим нашим частям занять более удобные позиции, не допустил прорыва массы танков противника на шоссе и позволил организовать противотанковую оборону в этом районе»5.

Полагаю, что нет необходимости комментировать все эти строки.
Силясь перечеркнуть подвиг двадцати восьми героев и противопоставляя им «отчаянную сотню» из 4-й роты, Катусев избрал в качестве опоры ещё один «неопровержимый» источник, о котором в статье почему-то умалчивается, и, по-видимому, требуется раскрыть читателям его происхождение и содержание.
В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), в фонде за № 8131 сс хранится дело № 4041. Это прежде всего материалы, связанные с расследованием в 1948 г. военной прокуратурой обстоятельств боя 28 гвардейцев из дивизии И. В. Панфилова6.
Дело в том, что к началу 1948 г. из 28 героев-панфиловцев, считавшихся погибшими, шестеро объявились в живых, четверо панфиловцев побывали в плену. В обстановке тотального недоверия и подозрительности такой поворот сильно насторожил бдительные органы. Именно «в связи с этим» (как отмечается в одном документе) тогдашний главный военный прокурор генерал-лейтенант юстиции Н. П. Афанасьев учредил специальную комиссию по проверке того, что произошло 16 ноября 1941 г. у разъезда Дубосеково.
Хорошо уяснив требуемое, прокурорская рать ринулась на выполнение «ответственного задания», проявив большую оперативность и напористость. Вскоре перед комиссией предстали причастные к пропаганде этого подвига. Среди привлечённых к допросам были журналисты А. Ю. Кривицкий, главный редактор газеты «Красная звезда» Д. И. Ортенберг и даже поэт Николай Тихонов.
Во время одной из наших встреч за несколько месяцев до 30-летия Победы Кривицкий рассказывал, с каким пристрастием и рвением допрашивали его следователи из прокурорской комиссии.
«Мне было прямо сказано, - заявил Александр Юрьевич, - что если я откажусь признать, что описание боя у Дубосеково полностью выдумал я и что ни с кем из тяжелораненых или оставшихся в живых панфиловцев перед публикацией статьи не разговаривал, то в скором времени могу очутиться в районе Печоры или Колымы. А оказаться там мне как-то не хотелось. Поняв, что дело принимает слишком опасный оборот, я «признал», что многое в моих публикациях о 28 героях представляет «литературный домысел».

«Комиссия была достаточно грозной, - вспоминал генерал-майор в отставке Д.И. Ортенберг. - Подвиг 28 героев - подвиг, основанный на реальных фактах, - поразил всех нас своей осознанной необходимостью, проникшей в души бойцов, но почему-то не устраивал проверявших. Особенно досталось А. Ю. Кривицкому, от которого прямо требовали: «Отрекись!» Отвечая на вопросы комиссии, я подчеркнул, что подвиг 28 воинов - это не чья-то легенда или литературная фантазия, а подлинная быль. И тем не менее выводы следователей никак не соответствовали этим моим словам».

О том, как тогда завершилась эта история с расследованием, осенью 1967 г. поведал автору настоящей книги Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Бывший командующий войсками Западного фронта во время Московской битвы, имевший прямое отношение к награждению 28 панфиловцев, постоянно проявлял интерес к памятным событиям у Дубосеково, к судьбам оставшихся в живых героев. По словам маршала, ознакомившись с «делом» панфиловцев, секретарь ЦК ВКП(б) Жданов обнаружил, что все материалы расследования были подготовлены слишком топорно, «сшиты белыми нитками» и что комиссия Главной военной прокуратуры явно перестаралась, «перегнула палку». Поэтому дальнейшего хода быстро испечённому делу не было дано, и оно отправилось в архив.
И вот эта «липа» стараниями А. Ф. Катусева оказалась реанимированной, и «развенчание» беспримерного боя и подвига 28 героев как бы состоялось.
В действительности перед нами вовсе не «Большая правда», о чем торжественно объявил в своей публикации военный прокурор, а Большая ложь и клевета на живых и мёртвых героев.
Отнюдь не «по случайному стечению обстоятельств», как утверждал Катусев, 28 гвардейцев оказались в самый опасный для столицы и Родины момент на самом опасном и ответственном рубеже.
Как бы отвечая своим будущим оппонентам, А. Ю. Кривицкий в своей книге «Подмосковный караул» писал:
«Подвиг 28 героев прекрасен. История его повергает ниц тех, кто хотел бы видеть на войне только кровь, муки и ошибки - настоящие и мнимые - и не замечать воли, таланта, умения и презрения к смерти во имя Отечества. Мещанин вообще не верит в героизм. В каждом подвиге он ищет возможность принизить его, окоротить, срубить ему голову и тем уравнять с собой...
«Мир неделим». Но и ещё более неделима правда».
Нельзя не обратить внимание ещё на одну сторону указанных журнальных публикаций военного прокурора. Любую оговорку, неточность, пропущенное слово или обыкновенную опечатку он немедленно возводит в ранг сознательных «кощунственных», злонамеренных действий и даже преступлений.
Представляя себя ревностным борцом за историческую правду, генерал-лейтенант юстиции тем не менее охотно идёт на подчистки, натяжки и домыслы.
Так, в моем очерке, опубликованном в «Правде» 18 ноября 1988 г., говорится, что за проявленный героизм в районе реки Халхин-Гол «командование представило пулемётчика Добробабина к медали «За отвагу». Дальнейшая судьба этого награждения осталась неизвестна»
Катусев же в журнальной статье подаёт эту фразу совершенно иначе:
«Куманёв идёт ещё дальше. В его очерке, помещённом в «Правде», Добробабин тоже отважно сражается в течение месяца (в очерке: «около месяца». — Г. К.) на Халхин-Голе. Причём получает за свой подвиг медаль «За отвагу».
В том же номере газеты, отвечая на мой вопрос о судьбе памятника в Токмаке, Добробабин ответил: «Как мне рассказывали, поступили с ним просто. Мою «голову» отрезали, а «голову» Дуйшенкула Шопокова... приварили...»
Цитируя это место, Катусев убирает слова: «Как мне рассказывали» и т. д. и без отточия даёт ответ Добробабина: «Мою голову отрезали...» и т. д. И, таким образом, вместо предположения получается утверждение, а это уже явный подлог.
Перечень подобных «упражнений» можно было бы продолжить.
Несколько слов об улице им. Добробабина и о памятнике герою- панфиловцу в г. Токмаке (Киргизия), где была его вторая родина и откуда он пошёл добровольцем на фронт. Для Катусева нет сомнений, что все здесь придумано Добробабиным. В этой связи, видимо, есть необходимость отослать его хотя бы к некоторым источникам военных лет. В г. Токмаке местная газета «Красный хлебороб» 5 февраля 1943 г. писала:
«Идя навстречу пожеланиям трудящихся, на городском сквере у здания горисполкома будет открыт памятник Герою Советского Союза, одному из 28 гвардейцев-панфиловцев И. Е. Добробабину, а улица Кошчийская... переименовывается в улицу имени Добробабина».
19 сентября 1943 г. в республиканской газете «Советская Киргизия» и 30 сентября того же года в газете «Токмакский большевик» была напечатана следующая информация:
«Памятник герою-панфиловцу.
Скульптор А. Мануйлов закончил работу над фигурой Героя Советского Союза, одного из прославленных 28 гвардейцев-панфиловцев - Ивана Добробабина для памятника, сооружаемого на его родине, в г. Токмаке. Тов. Добробабин изображён во весь рост, встречающим гранатой неприятельские танки. Высота памятника - 6 метров. По бокам постамента устанавливаются горельефы, изображающие отдельные моменты исторической битвы 28 храбрецов с неприятельскими танками. Открытие памятника приурочивается к XXVI годовщине Октября».
14 ноября 1943 г. «Советская Киргизия» опубликовала и снимок памятника сержанту.
Творение военного прокурора заканчивается на высокой обличительной ноте. Как и прежде, недостаток фактов и аргументов возмещается недопустимыми резкостями и оскорблениями. Добробабин, которого Катусев никогда в глаза не видел, но к которому питает явную антипатию, называется «нечистоплотным человеком», «лжецом», «предателем», который не раскаялся, представ перед трибуналом в июне 1948 г., «а лишь затаился и все эти четыре десятилетия истаивал неудовлетворённой ненавистью». Вкупе с панфиловцем все его защитники и сочувствующие причисляются к стану тех, кто поддерживает «моду на антикоммунизм и антипатриотизм, на массовое антисоветское злословие».
Откуда, из каких времён такая барская вседозволенность автора, лишившая его элементарной сдержанности, объективности, уважения к мнению других? Откуда такое ревностное стремление обелить неправое следствие и неправый Военный трибунал 1948 г.? И как можно понять оценку, данную Катусевым приговору 1948 г. в отношении Добробабина: 15 лет исправительных лагерей - это, по его мнению, «справедливое наказание».
Трудно быть спокойным, с горечью констатируя, что до сих пор не только не восторжествовала справедливость в отношении ветерана-панфиловца, но и родилась версия, подхваченная некоторыми СМИ, отрицающая сам подвиг у разъезда Дубосеково.
Вопреки всем противодействиям автор книги и позже не оставлял своих усилий, чтобы убедить властные органы России по заслугам оценить героя-панфиловца.
Одной из последних акций в этом направлении явилось написанное обращение накануне 50-летия Победы над фашизмом в Наградную комиссию при Президенте РФ. Но никакого официального ответа не последовало. Между тем ещё в марте 1993 г. Верховный Суд Украины полностью реабилитировал И. Е. Добробабина. (См. Приложение 1.)
Наше новое обращение было направлено в Президиум Съезда народных депутатов, который своим Указом от 21 мая 1997 г. восстановил мужественного воина в звании Героя Советского Союза.
Но Иван Евстафьевич Добробабин об этом уже никогда не узнает.
К великому сожалению, 19 декабря 1996 г. после тяжёлой и продолжительной болезни последний из 28 героев-панфиловцев ушёл из жизни...

1 Огненные годы: Документы и материалы об участии комсомола в Великой Отечественной войне. М., 1971. С. 61.
2 Магнитофонная запись беседы автора с И. Е. Добробабиным в декабре 1988 г.
3 Научный архив Института российской истории РАН. Фонд Великой Отечественной войны. Коллекция документов.
4 Там же.
5 Разгром немецких войск под Москвой (Московская операция Западного фронта 16 ноября 1941 г. — 31 января 1942 г.). Ч. 1 / Под главной редакцией Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова. М., 1943.
С. 42 - 43.
6 Государственный архив Российской Федерации. Ф. 8131сс. Оп. 27. Д. 4041.

ВЕРХОВНЫЙ СУД УКРАИНЫ
252024, г. Киев, 24. ГСП ул. Чекистов, 4

11 мая 1993 года № 7-48 п 92

Гр. Добробабе /Добробабину / И.Е.
Ростовская обл., г. Цимлянск, ул. Московская, №.33

Справка о реабилитации

Приговором военного трибунала Киевского военного округа от 8-9 июня 1948 г. Добробаба /Добробабин/ Иван Евстафьевич. 1913 года рождения. уроженец с. Перекоп Валковского района Харьковской области, житель пос. Кант Киргизской ССР, осуждён по ст.54-1"б" УК УССР на пятнадцать лет лишения свободы за измену Родины.
Определением военной коллегии Верховного Суда СССР от 30 марта 1955 г. приговор изменён, меру наказания смягчено до семи лет лишения свободы.
Постановлением Пленума Верховного Суда Украины от 26 марта 1993 г. судебные решения в отношении Добробабы /Добробабина/ И.Е, отменены, а уголовное дело производством прекращено на основании п.2 ст.6 УПК Украины за отсутствием состава преступления.
Гр. Добробаба /Добробабин/ И.Е. по данному делу реабилитирован.

Заместитель председателя судебной коллегии
по уголовным делам Верховного суда Украины Е.И. Овчинников

Бесcтыдно осмеянный подвиг

Из почты

        Уважаемая редакция! Прошу опубликовать предлагаемый материал как наше иное мнение, опирающееся на подлинные факты.
Д.Язов, Маршал Советского Союза.

         Глубокоуважаемые читатели!
         В декабре этого года не только народы России, но и все граждане бывшего Советского Союза будут отмечать 70-ю годовщину разгрома немецко-фашистских войск под Москвой.
         Потерпев неудачу в попытке с ходу прорваться к Москве, гитлеровское командование осенью 1941 года начало активную подготовку к новому наступлению, главной целью которого была советская столица.
Директива на проведение этой операции, получившей кодовое наименование «Тайфун», была подписана Гитлером 6 сентября 1941 года.
Он видел это наступление как последний, завершающий удар объединенной Европы по Советской России. «В полосе от Крайнего Севера до Крыма стоите вы сегодня вместе с финскими, словацкими, венгерскими, румынскими и итальянскими дивизиями... Испанские, хорватские и бельгийские соединения присоединяются теперь, остальные последуют за ними, – говорилось в обращении Гитлера от 2 октября к солдатам Восточного фронта. – Предстоящее наступление, может быть, впервые будет рассматриваться всеми нациями Европы как общая акция по спасению континента... Сегодня, наконец, создана предпосылка для последнего жестокого удара, который еще до начала зимы должен разгромить противника, нанести ему смертельный удар...»
        Началась историческая Московская битва, однако планам Гитлера не суждено было сбыться. В конце октября наступательный порыв его войск выдохся. Достигнув окраин Тулы, Серпухова, заняв Наро-Фоминск, Волоколамск, Калинин, гитлеровские войска вынуждены были остановиться. Гитлер срочно прилетел в ставку группы армий «Центр», стремясь разобраться, почему происходит пробуксовка его планов. В результате на московское направление началась переброска дополнительных сил и средств с других участков фронта и из Германии. 16 ноября наступление на Москву возобновилось, но и эта попытка овладеть столицей Советского государства, как известно, закончилась неудачей. Гитлеровские войска были остановлены на подступах к Москве, а затем отброшены на 100–250 километров. Под Москвой тогда были разбиты 11 танковых, 4 моторизованных и 23 пехотных немецких дивизий. Своих постов лишились 35 генералов вермахта, в том числе фельдмаршалы Браухич, Бок, генерал-полковник Гудериан. Таковы бесспорные исторические факты.
         Казалось бы, вопрос ясен. Благодаря беспримерной стойкости и героизму советских бойцов и командиров, полководческому искусству военачальников враг у стен Москвы в 1941 году был остановлен и повернут вспять. Между тем в некоторых уважаемых периодических изданиях появляются порой публикации, стремящиеся опорочить защитников Москвы, поставить под сомнение их подвиг осенью 1941 года.
         Так 7 июля этого года в «Комсомольской правде» под общим заголовком «Тайны государственного архива» было опубликовано интервью с директором этого архива доктором исторических наук Сергеем Мироненко, который, отвечая на вопросы корреспондента, память защитников столицы бессовестно осмеял, назвав подвиг двадцати восьми героев-панфиловцев мифом, утверждая, «что не было никаких героически павших героев-панфиловцев», ссылаясь на то, что после войны «один за одним начали появляться люди, которые должны были лежать в могиле».
Оказалось, что не все «двадцать восемь» оказались погибшими. Что из этого? То, что шестеро из двадцати восьми названных героев, будучи раненными, контуженными, вопреки всему выжили в бою 16 ноября 1941 года, опровергает тот факт, что у разъезда Дубосеково была остановлена танковая колонна врага, рвавшаяся к Москве? Не опровергает.
         Да, действительно, впоследствии стало известно, что в том бою погибли не все 28 героев. Так, Г.М.Шемякин и И.Р.Васильев были тяжело ранены и оказались в госпитале. Д.Ф.Тимофеев и И.Д.Шадрин ранеными попали в плен и испытали на себе все ужасы фашистской неволи. Непростой была судьба Д.А.Кужебергенова и И.Е.Добробабина, также оставшихся в живых, но по разным причинам исключенных из списка Героев и до настоящего времени не восстановленных в этом качестве, хотя их участие в бою у разъезда Дубосеково в принципе не вызывает сомнений, что убедительно доказал в своем исследовании доктор исторических наук Г.А.Куманев, лично встречавшийся с ними. Кстати, рекомендую С.Мироненко ознакомиться с книгой Георгия Александровича Куманева «Подвиг и подлог».
         К слову сказать, судьба именно этих «воскресших из мертвых» героев-панфиловцев послужила поводом для написания в мае 1948 года письма Главного военного прокурора генерал-лейтенанта юстиции Н.П.Афанасьева секретарю ЦК ВКП(б) А.А.Жданову, так шокировавшее директора Госархива РФ.
         Однако Андрей Александрович Жданов оказался более объективным, чем С.В.Мироненко, назвавший себя в интервью антисталинистом. Он сразу определил, что все материалы «расследования дела 28 панфиловцев», изложенные в письме Главного военного прокурора, подготовлены слишком топорно, выводы, что называется, «шиты белыми нитками». Работники военной прокуратуры явно перестарались, стремясь продемонстрировать политическому руководству страны свою сверхбдительность. В результате дальнейшего хода «делу» дано не было, и оно было отправлено в архив, где его и обнаружил историк Мироненко.
         Кстати, корреспондент «Красной Звезды» А.Ю.Кривицкий, которого обвинили в том, что подвиг 28 панфиловцев – плод его авторского воображения, впоследствии, вспоминая о ходе расследования, сообщил: «Мне было сказано, что если я откажусь от показания, что описание боя у Дубосеково полностью выдумал я и что ни с кем из тяжелораненых или оставшихся в живых панфиловцев перед публикацией статьи не разговаривал, то в скором времени окажусь на Печоре или Колыме. В такой обстановке мне пришлось сказать, что бой у Дубосеково – мой литературный вымысел».
         Как бы то ни было, подвиг 28 героев-панфиловцев в годы войны сыграл исключительную мобилизующую роль. Он стал примером стойкости для защитников Сталинграда и Ленинграда, с их именем наши бойцы отражали яростные атаки врага на Курской дуге.
         На мой взгляд, подвиг бойцов, остановивших врага у разъезда Дубосеково, бесспорен. Сожженные вражеские танки говорят сами за себя. Другой вопрос, что число героев не следует ограничивать цифрой 28. В полосе обороны 316-й дивизии, в том числе у разъезда Дубосеково, эффективно сработала система противотанковой обороны, созданная под руководством генерала Панфилова. Танкоопасные направления прикрывались не только отрядами истребителей танков, но и артиллерией, и инженерными препятствиями.
         В результате только в полосе обороны 2-го батальона 1075-го стрелкового полка в тот день было подбито и сожжено 24 вражеских танка и более чем на 4 часа задержана танковая группировка противника. Были уничтожены в то же время вражеские танки в районе деревни Петелино и в ряде других мест.
         Сегодня мы преклоняем колени перед светлой памятью бойцов и командиров, оборонявших Москву осенью 1941 года, в том числе воинов 316-й стрелковой дивизии генерала И.В.Пан­филова, сражавшихся рядом с ней 32-й и 78-й стрелковых дивизий полковников В.И.Полосухина и А.П.Белобородова, сводного курсантского полка училища им. Верховного Совета РСФСР полковника С.И.Младенцева, многих других соединений и частей.
         Не нюхавший пороха «историк» Мироненко смеет называть мифом подвиг бойцов и командиров Панфиловской дивизии, потерявшей в боях под Москвой 9920 человек (3620 убитыми и 6300 ранеными) из 11 700, числившихся к началу сражения. К слову сказать, командующий 4-й немецкой танковой группы генерал полковник Э.Гепнер в одном из докладов командующему группой армий «Центр» генерал-фельдмаршалу Ф.Боку назвал панфиловцев «дикой дивизией, воюющей в нарушение всех уставов и правил ведения боя, солдаты которой не сдаются в плен, чрезвычайно фанатичны и не боятся смерти».
         В боях под Москвой отдали свои жизни тысячи советских воинов. Среди них Герой Советского Союза генерал-майор И.В.Пан­филов, 22 из 28 известных защитников разъезда Дубосеково и многие, многие другие. И в этом – историческая правда. Москву отстояли люди, многие из которых сложили головы в этой страшной битве, это не «фантастика», как утверждает С.Мироненко в беседе с корреспондентом уважаемой газеты, это правда, это горькая правда.
         Я намеренно поставил слово «историк» перед фамилией С.Мироненко в кавычках, поскольку считаю, что человек, ненавидящий историю своей Родины, а, судя по публикации «Комсомольской правды», это именно так, вряд ли вправе именовать себя ученым-историком.
         В газете интервью С.Мироненко проиллюстрировано репродукцией картины В.Памфилова «Подвиг гвардейцев-панфиловцев» с припиской «Москву в 1941-м защитили другие, настоящие, а не выдуманные герои». Что же, назовите этих настоящих героев, расскажите о каждом – в этом и состоит задача историка.

Дмитрий ЯЗОВ, Маршал Советского Союза

________________________________________________________________________________________
        Можно понять горечь и гнев советского маршала Дмитрия Тимофеевича Язова, прозвучавшие в его письме. О панфиловцах он знал не понаслышке – в свое время славная дивизия была дислоцирована в Среднеазиатском округе, которым коман­довал Д.Т.Язов. Он хорошо знал и семью легендарного комдива. В его распоряжении оказалась обширная документация, исторические и человеческие свидетельства. Совсем недавно, нынешним летом, маршал опубликовал очень ценную, строго документированную книгу «Панфиловцы в боях за Родину». С ней следовало бы ознакомиться ретивым ниспровергателям.
         Особо оскорбительными для памяти павших защитников Мос­квы прозвучали слова о «выдуманных героях». Какими они были, какой жизненный путь прошли, рассказывает строгий, но красноречивый документ – автобиография И.В.Панфиллова.
________________________________________________________________________________________

Источник: http://www.sovross.ru/modules.php?name= … sid=588848

В студии программы «Время покажет» разгорелась дискуссия вокруг фильма «28 панфиловцев» и подвига, который лег в основу картины. Фильм частично снят на народные деньги. Но есть и те, кто считает, что подвиг легендарных панфиловцев — не более, чем миф.

ДОКУМЕНТЫ И ФАКТЫ
В. Осипов. Ротный политрук. (Хроника пяти военных месяцев)

Поединок. Выпуск 04

Новые материалы о легендарном человеке… Имя политрука Василия Георгиевича Клочкова, вдохновителя подвига двадцати восьми панфиловцев, навечно вписано в историю Великой Отечественной войны. Подвигу двадцати восьми героев–панфиловцев посвящены книги, поэмы, стихи, песни, величественный мемориал, поднявшийся на месте смертного боя у разъезда Дубосеково; имя Клочкова носят пионерские дружины, улицы многих городов, черноморский корабль.

Между тем сложилась ситуация едва ли не парадоксальная: довоенная, да и во многом фронтовая жизнь Василия Клочкова до сих пор, за исключением, естественно, событий последнего для него боя, к сожалению, мало известна.

…Суровая осень 1941 года. 16 ноября мощная группировка гитлеровских армий начинает второй, решающий по замыслу врага, штурм советской столицы. Разъезд Дубосеково. На горстку солдат двинулись пятьдесят танков. Фашисты намерены с ходу смять передовое охранение наших войск и вырваться на Волоколамское шоссе. А там – прямая дорога к Москве…

Несколько часов жестокого неравного боя. Призывом, клятвою звучат слова Василия Клочкова:

– Велика Россия, а отступать некуда. Позади Москва.

И воины не отступили.

Первым рассказав о бое, который выдержали двадцать восемь панфиловцев, тогдашний специальный корреспондент "Красной звезды", а ныне известный писатель, лауреат премии имени Воровского Александр Кривицкий. Его очерк, помещенный в газете, поведал всему миру о подвиге героев.

Так началась посмертная слава Василия Клочкова.

Александр Кривицкий вновь вернулся к той же теме в документальной книге "Подмосковный караул", в которую включил богатый материал о героическом пути Панфиловской дивизии, о политруке Клочкове.

Что же нового тут можно рассказать спустя столько уж лет? И даже когда я совсем, казалось бы, случайно нашел фронтовые письма Василия Клочкова – а это было лет двадцать тому назад, – мне в первую очередь подумалось: "Да они наверняка известны, не может быть, чтобы их не публиковали!" Тем более что я нашел в архиве лишь копии писем. Вот и лежали они в моих бумагах, пока я не решился показать их Александру Кривицкому, благо мы стали работать вместе. Тут же выяснилось, что опубликовано далеко не всё. Кривицкий объяснил:

– Я, между прочим, вовсе не ставил своей задачей рассказать об одном Клочкове. Меня влекла более широкая тема – война и военные судьбы, дорога от Дубосекова до Берлина. Поэтому не удивляйтесь, многого не использовал. И не стремился к этому…

Вот так и получилось, что по настоятельному совету первооткрывателя биографии героя я решился взяться за эту работу. Несколько лет вел поиски, встречался с ветеранами дивизии, женой Василия Клочкова, его родственниками и друзьями.

Интереснейшей оказалась и довоенная жизнь Клочкова. Но в очерке придется наметить её не более чем пунктиром. Буду, однако, надеяться, что и такая, как бы сконцентрированная в ходе поиска анкета, с предельно скупыми вопросами и ответами, всё же поможет понять, как складывалась эта незаурядная, а вместе с тем, вероятно, в общем–то, типическая для довоенного поколения личность.

Время и место рождения: 8 марта 1911 года, село Синодское Воскресенского района Саратовской области.

Социальное происхождение: из потомственных крестьян. Далекий предок Крючковых числится в "ревизской сказке" 1763 года "беглым холопом". Кто–то из их рода участвует в Пугачевском восстании.

Пережитое в детстве: родился в большой семье. Их было десятеро, братьев и сестер, двое умерли ещё до революции. В годы первой мировой войны отец мобилизован. Детишки на руках у матери. Революция. Родители – за Советскую власть, даже малолетка Василий вместе со старшим братом вовлечен однажды в помощь красногвардейцам. Комбед, коммуна, ТОЗ для родителей и старшей сестры, для меньших – новая советская школа… Наступает 1921 год. Голод охватил всё Поволжье. Умирают отец и два маленьких брата. Спасаясь от голода, поехали на далекий Алтай…

Партийность: коммунист с 1939 года. Вступил в комсомол в 1926 году, был пионером.

Трудовая деятельность: начал работать с десяти лет – батрачонок, ученик кассира и кассир сельпо, заведующий избой–читальней, продавец книжного магазина – Алтайский край, 1921–1931 годы. Бухгалтер в сберкассе и на почте – жил тогда в Саратове, Сталинграде, Мокшане и Пензе – до 1935 года. Финансист на заводе, работал в торговле, управляющий городским трестом общественного питания – город Вольск Саратовской области, до 1940 года. Затем Алма–Ата – работник Наркомата торговли республики и с мая 1941 года – первый заместитель управляющего столичным трестом столовых и ресторанов, вплоть до войны, до призыва в армию.

Образование: школа крестьянской молодежи, окружные курсы физкультактива, кружки партийного политпросвещения, по полтора–два года учебы в стройтехникуме и в институте на отделении русского языка и литературы, далее – Пензенский комвуз и с отличием законченный двухгодичный курс факультета плановиков–экономистов Всесоюзного заочного института торговли в Москве.

Общественная работа: участие в бригадах райкома партии по коллективизации и раскулачиванию, синеблузник и старший пионервожатый, редактор стенгазет, активный рабкор городской газеты (удалось разыскать около тридцати его статей и заметок), агитатор, руководитель партийных политкружков, политрук Осоавиахима.

Участие в выборных органах: бюро комсомольской ячейки, райком комсомола, участковая избирательная комиссия по выборам в Верховный Совет РСФСР, завком и Вольский горком профсоюзов, местком наркомата.

Отношение к воинской обязанности: служба в РККА и полковая школа (1934 год), неоднократные сборы. Звание – политрук запаса – получено ещё до войны.

Увлечения: непременный участник художественной самодеятельности – пишет стихи, играет на гармонике и гитаре, заядлый плясун, фотолюбитель, волейболист…

Семейное положение: женат с 1934 года. (Тогда Клочкову шел двадцать третий год.) Жена, Нина Георгиевна, по образованию медсестра.

А познакомились они за пять лет до того, на Алтае, в селе Угловое. Нина училась в школе крестьянской молодежи, а Василия райком комсомола направил в ту же школу старшим пионервожатым. В 1931 году – разлука; он едет домой, на Волгу, она в Омск, учиться в медицинском училище. Наконец в 1934 году Василий вызывает Нину в Пензу – там и сыграли свадьбу. В 1938 году родилась дочь Эльвира.

Нина Георгиевна Клочкова живет ныне в Алма–Ате. Детская медсестра с сорокалетним стажем работы, награждена орденом Ленина и медалью, значком "Отличник здравоохранения". Дочь Эльвира Васильевна учительница, работает в поселке Усть–Куйга в Якутии.

Он прожил всего тридцать лет.

…Сохранилось письмо Клочкова сестре, в котором он незатейливо, просто поведал о своих последних мирных днях.

Алма–Ата, середина мая 1941 года. Пишет о дочери: "…Эличка растет хорошо, ей уже 3,5 года". Пишет о новых для себя местах: "В Казахстане в этом году ожидается обильный урожай. У тестя разводится большой сад, через год–другой будут плоды". Здесь же строчки о загруженности на новой работе. Есть и приписка для маленького племянника: "Гена! Демонстрация 1 Мая прошла хорошо, было много народа, она длилась почти целый день. Были разные игры на стадионе: футбол, баскетбол, теннис…"

Жена Василия Клочкова рассказывала мне:

– У него какая–то особенная ласка была к детям. Он часто говорил: "Я хочу иметь кучу детей, чтобы они за меня цеплялись – за шею, за руки, лазали бы по мне, когда я лежу".

Вечером 21 июня, в канун выходного дня, они с женой решили, что утром уйдут пораньше в горы…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Июнь – октябрь 1941 года:

Алма–Ата – Боровичи – Москва

Воскресенье 22 июня 1941 года. Три часа утра. Это уже война. Но сколько людей в Алма–Ате и Фрунзе, в их пригородах и окрестных селах и думать не думают, что с этого часа каждый из них и все они вместе – панфиловцы, будущие солдаты, командиры, политработники ещё не существующей 316–й стрелковой дивизии.

Война началась, но о ней ещё не объявлено, ибо началась вероломно.

Алма–Ата опережает Москву на три часа, и это время пока прожито мирной жизнью.

– Утро мы с Васей провели в горах, – ответила Нина Георгиевна Клочкова, когда я спросил, где их застала война. – Когда возвращались, увидели толпы у столбов с репродукторами – люди слушали передачу…

А городские часы показывали три часа пополудни по местному времени.

– Вася не вытерпел, побежал вперед, чтобы услышать, – продолжала Нина Георгиевна. – Когда я подошла, он сказал: "Нинок, вот гад Гитлер, всё же напал на нашу страну". Как вздрогнуло моё сердце! Я ведь понимала: Василий молод, к тому же коммунист, он пойдет одним из первых.

1. Приказ САВО № 00269

– Он несколько раз ходил в военкомат, всё просил о призыве, – сообщает Н.Г. Клочкова.

Ответы были стереотипными: ждите, вас вызовут. Почти две недели Клочков продолжал оставаться гражданским человеком.

4 июля 1941 года. Очередная сводка Советского информационного бюро, с которой Клочков мог познакомиться поздно вечером, сообщила: "В течение всего дня 4 июля шли ожесточенные бои на Двинском, Бобруйском ч Тернопольском направлениях".

В тот день В.Г. Клочков наконец–то был призван. Есть все основания считать, что он прошел партийную мобилизацию, иначе говоря, призыв осуществился по рекомендации горкома. Об этом сообщил мне алма–атинский историк, доктор наук М.К. Козыбаев. Ему удалось разыскать в архивах аттестацию партийной комиссии на Клочкова.

Решение сформулировано немногословно: "Политически подготовлен. Использовать политруком стрелковой роты".

Но разве могло быть иначе? Теперь, когда нам известна, хотя бы в общих чертах, довоенная биография В.Г. Клочкова, можно с полной уверенностью говорить, что назначение не стало для него неожиданностью. Он, как всё его поколение, был готов к войне…

12 июля. Приказ Военного совета Средне–Азиатского военного округа о формировании в Алма–Ате 316–й стрелковой дивизии.

Из сообщений Совинформбюро: "В течение 12 июля происходили крупные и ожесточенные бои на Псковском, Витебском и Новоград–Волынском направлениях…"

14 июля. И.В. Панфилов подписывает первый приказ. 316–я стрелковая начала формироваться. Она дитя двух республик – Киргизии и Казахстана. В дивизию направлено около тысячи коммунистов. Её костяк, восемьдесят пять процентов, – рабочие и колхозники. В ряды дивизии влились представители тридцати национальностей.

Из воспоминаний командующего 16–й армией К.К. Рокоссовского:

"Такую полнокровную дивизию – и по численности, и по обеспечению – мы давно не видели. Командиры подобрались крепкие, а политработники выдвинуты из партийного советского актива Казахской ССР".

Из воспоминаний матери Василия Клочкова – Анастасии Михайловны:

"А когда фашистские разбойники на нашу страну напали, он сразу вступил в дивизию к генералу Панфилову. Он написал нам: "Обещаю вам, дорогие мои, что в боях не посрамлю рода Клочковых".

Из рассказа сотрудницы Клочкова по работе в Наркомате торговли Казахстана Р.А. Яворской:

"Помню, Василий Георгиевич зашел к нам прощаться. Конечно, на сердце у него была тревога, как и у всех нас. Но он так умел владеть собой, что на его лице не было и тени уныния. На прощание он сказал: "Мы обязательно вернемся с победой".

15 июля. В.Г. Клочков с группой других мобилизованных попадает в расположение дивизии.

16 июля. Состоялось официальное назначение политрука четвертой роты второго батальона 1075–го стрелкового полка. Определен на эту должность по приказу штаба округа.

Из воспоминаний Малика Габдуллина, будущего Героя Советского Союза.

"В этот день ряд коммунистов – Василий Клочков, Манап Мусин, Балтабек Джетпыспаев, Алексей Кириллов, Касым Шарипов, Хайрулла Кодыров и другие были назначены политруками подразделений. Перед нами выступил командир полка полковник Карпов и комиссар полка старший политрук Мухамедьяров. Они говорили о конкретных задачах полка, подчеркивая при этом, что мы должны в короткий срок добиться отличных результатов в боевой и политической подготовке личного состава".

Клочков приступил к исполнению своих обязанностей.

Из сообщений Совинформбюро: "В течение 16 июля наши войска вели бои на Псковско–Порховском, Полоцком, Новоград–Волынском направлениях и на Бессарабском участке фронта…"

Сводки с каждым днем тревожнее. Враг продвигается всё дальше и дальше… Как объяснить это бойцам? Самому себе? Клочков понимает: фактор внезапности… исход войны решают резервы… И 316–я дивизия – придет срок – вольется в этот резерв… А всё–таки донельзя тревожно.

Он, разумеется, не мог знать, что и в гитлеровской ставке наиболее трезвые генералы с тревогой анализировали ход кампании. План блицкрига рушился с первых дней. Уже через неделю после начала войны начальник генерального штаба сухопутных войск рейха Гальдер признается в своем дневнике: "Сведения с фронта подтверждают, что русские сражаются до последнего человека".

На полях сражений перемалывались отборные немецкие дивизии. И вражеским танкам ещё долго идти до разъезда Дубосеково, где их грудью встретят ротный политрук Василий Клочков и его боевые друзья, которых он пока даже не знает по именам.

Непросто складывается армейский коллектив. В полк, батальон, роту сходятся люди незнакомые, разные по возрасту, национальности, характеру. Но приглянулся солдат солдату – и пойдет легче служба, хотя кому не ясно, что фронтовое братство выверяется в опасностях, закаляется не в один день. Можно предположить, как ждал, волнуясь, Клочков первой встречи с командиром роты. Да отлегло от сердца, думаю, когда увиделись. Есть все основания считать, что были они знакомы или, по крайней мере, наслышаны друг о друге. Павел Гундилович призван в армию с поста директора пригородного виноградно–винодельческого совхоза, поставляющего свою продукцию в трест столовых и ресторанов, где работал Клочков. Комроты на девять лет постарше Клочкова, коммунист, родом из Белоруссии и по национальности белорус.

И ещё приятная неожиданность – полно в батальоне и роте земляков. Как много тогда значило землячество! Недаром почти любая солдатская встреча в годы войны начиналась с вопроса: "Откуда, земляк?" Землячество сближало, радовало. Комбат – Иван Иванович Райкин – даже дважды земляк: родился в Пензе, а командирское училище оканчивал в Саратове. Было, наверное, о чём повспоминать… Командир дивизии И.В. Панфилов и командир полка И.В. Капров – тоже земляки, тоже саратовские, и немалую часть своих молодых лет провели там, где довелось жить Клочкову. Несколько солдат из четвертой роты – вот уж воистину мир тесен! – земляки с Алтая, Гавриил Степанович Митин и Пётр Кузьмич Емцов – уроженцы Локтевского района. Пройдет пять месяцев – и они вместе займут оборону у разъезда Дубосеково…

2. "Тяжело в ученье…"

"…Вот уже 4–й день нахожусь в части в должности политрука роты (3 кубика)", – не без гордости пишет Василий Клочков 19 июля в Комсомольск–на–Амуре, где живет с мужем и детьми его сестра Анна –Нюра, как звали её в семье.

Дивизия готовилась к отправке на фронт. С утра и до ночи приём новобранцев, обмундировка, выдача оружия, политзанятия… Почти каждое утро марш–броски в степные предгорья. Строевые занятия, учебные бои, походы, стрельбы, рытье окопов, бег в противогазах… До третьего пота, до изнеможения трудится каждый боец, а с ними, и ничуть не меньше, командиры и политруки.

Однажды командир дивизии заглянул в расположение четвертой роты. Дело происходило на полигоне, где один из взводов отрабатывал приемы штыкового боя. Комиссару Ахмеджану Латыповичу Мухамедьярову этот случай запомнился в подробностях:

"Генералу Памфилову не понравилось то обстоятельство, что бойцы и младшие командиры исполняли все приемы вяло, не стремительно и не очень точно. Тогда он подошел ближе и, выслушав рапорт командира взвода Джуры Ширматова¹², приказал подать команду бойцам "вольно", взял у правофлангового солдата винтовку и сам перед строем принял положение "смирно":

– Жду команды, товарищ командир взвода, – сказал он.

Ширматов вначале растерялся, но быстро пришел в себя и стал командовать.

Генерал Панфилов четко и очень красиво исполнил несколько приемов с винтовкой, энергично и стремительно действовал штыком".

Дивизия формировалась и училась по ускоренной программе. Время спрессовано до предела. Однако, как бы ни был занят солдат, он всегда найдет минуту, чтобы написать домой. Солдат, можно сказать, живет письмами. Это его живая связь с прошлым, с мирной жизнью, с самыми близкими людьми на земле. Складывалась особая традиционная форма солдатских писем. В первых строках – поклоны родным и близким, затем – сообщения о себе, лаконичные и спокойные, чтобы не волновать домашних…

Проходит время, и солдатские треугольники становятся для нас дорогими реликвиями.

В.Г. Клочков был – и как интересно это понимать, читая сохраненную переписку, – удивительно заботливым человеком. Он пишет часто и много – и отсюда, из полевого лагеря, где формируется дивизия, и по дороге на фронт, и с передовой в минуты редких затиший. Письма, наполненные подробностями воинской жизни, помогают проникать во внутренний мир Клочкова – в них его душа. В этой и других главах читатель получит возможность познакомиться со всеми сохраненными письмами. В некоторых из них опущены кое–какие повторы или несущественные и мало что добавляющие к нашему рассказу детали – места пропусков будут помечены отточиями.

Я уже говорил: Клочков родился и вырос в большой и дружной русской семье. У его жены Нины Георгиевны тоже большая семья. С обращения к родне, как правило, и начинаются письма:

"Здравствуйте, Нина, Эличка, мамаша, Галя, Марина и Неличка!" – письмо в Алма–Ату, где живет жена, её мать, сестры, племянницы.

"Здравствуйте, Миша, Нюра, Клава, Гена, Витя. Людочка!" – письмо на Дальний Восток, сестре Анне, её мужу и детям.

19 июля 1941 года В.Г. Клочков пишет сестре: "Дома у нас остались одни женщины… Два остальных свояка призваны в один день вместе со мной, т.е. из одного… (вероятно, пропуск слова "дома". – В.О.) – сразу 3–х… Дома теперь не тесно. Нина работает…"

Не забыта в письме и мама: "Уговорились с Ниной, что ежемесячно она будет посылать в Синодское… Матери мы помогаем".

Упомянут брат, который живет в Ленинграде: "От Вани получил письмо, что собирается на фронт". Есть и о своей жизни: "На фронт предполагали недели через две–три, если не понадобится раньше". В конце приписка: "Алма–Ата живет спокойно".

Письмо жене и дочери, первое после призыва, – нежное и в то же время сдержанно–деловое: "Здравствуй, моя Нинуся и дорогая доченька Эличка!.. Уж больно я за вами соскучился… Пришли фото… Соскучился здорово… Подъёмные ещё не получил. Получу – вышлю… Целую вас с дочкой очень и очень крепко. Ваш папа".

Воспользовавшись тем, что учения проходят близко от города, просит жену: "Нина, желательно, чтобы ты 23 июля, в субботу, на ночь приехала сюда. Пассажирская машина ходит несколько раз в день. 24 июля я тебя провожу… Можно приехать с Эличкой".

О своих политруковских делах – ни слова. Но вспомним, ведь он и политрук всего–то пять дней. Василий Клочков ещё осмысливал себя в новой должности.

Из рассказов о Панфилове: "…он постоянно требовал улучшать работу партийно–политического аппарата, партийных и комсомольских организаций", – писал мне А.Л. Мухамедьяров, комиссар полка, в котором служил Клочков.

Листая архивные фонды дивизии, я с удовлетворением мог проследить по сводкам и донесениям политотдела за тем, как слаженно шел процесс формирования, как высок был уровень сознательности новобранцев. Не всё, разумеется, шло гладко. Один из бойцов, к примеру, так рвался в бой, опасаясь не успеть на войну, что не желал учиться. Кто–то не сразу привыкал к суровой дисциплине. Случилось и ЧП: один из новобранцев, баптист, отказался взять в руки оружие.

Воспоминания Мухамедьярова помогают полнее уяснить, чем были заняты тогда политработники:

"Главным направлением воспитательной работы являлось: поднимать дух солдат, готовить их к защите Отечества от ненавистного врага, закалять в них чувство советского патриотизма, укреплять ненависть к фашизму. Объясняли бойцам характер войны, раскрывали причины успеха врага в первое время, помогали глубже понимать источники мощи социалистического общества".

А.Л. Мухамедьяров ничуть не приукрашивает свои первые впечатления о будущем Герое:

"Он показался мне сначала чересчур спокойным и нерешительным. Дивизия вот–вот должна была отправиться на фронт, а в его роте ещё не избрали комсорга. Спрашиваю: "В чём дело?" Отвечает: "Людей изучаю, товарищ комиссар". Второй раз прихожу – точно такой же ответ. Не скрою, подумал тогда: "Может, Клочкова заменить другим политруком?" В то время я был ещё молод и житейского опыта у меня было маловато…"

"Людей изучаю", – честно и безбоязненно ответил ротный политрук полковому комиссару, вполне понимая, что такой ответ может оказаться не в его пользу. А как их изучить? В руках у него списочный состав роты – почти двести человек. В лицо запомнить каждого – и то непросто. Утром и вечером производится ротная поверка в строю. Когда выкликают твою фамилию, следует ответить: "Я". А как заглянуть в человеческую душу?

С каждым бойцом и младшим командиром роты обязан побеседовать политрук. С коммунистами и комсомольцами – особо. Он должен посоветовать командиру, в какой взвод целесообразней определить их, взять на заметку тех, кого можно рекомендовать секретарями партийной и комсомольской организации, кого назначить агитаторами, беседчиками, редакторами взводных "боевых листков", политбойцами. Думаю, не раз добром вспоминал Клочков свои комсомольские годы, былые партийные поручения – пригодилось.

Мухамедьяров рассказывал:

"У Клочкова был очень хороший командир роты. С ним Клочков нашел контакт сразу. Работали, а потом воевали дружно, помогая друг другу и дополняя друг друга. Не было ни одного случая, чтобы они поссорились или бы противоречили один другому. Гундилович ранее служил в Военно–Морском Флоте и тоже имел жизненный опыт, организаторские способности. Помню, что он был начитан, знал русскую и иностранную литературу. У них часто возникали беседы о писателях, даже споры. Они оба умели втягивать в свои такие разговоры и других…"

Июль подходит к концу. Дивизия переживает особые дни. Состоялся общедивизионный митинг, на который прибыли руководители Казахстана и Киргизии. А 27 июля, выстроившись в городском парке, дивизия торжественно приняла военную присягу. Новобранцы стали солдатами.

3. На фронт…

Дней пять дома ничего не знали о Василии, стали даже думать, что он уже в дороге, что так и уехал, не попрощавшись. Но вдруг Нина Георгиевна, сняв на работе телефонную трубку, услышала родной голос. Василий Георгиевич просил, чтобы они с Элей сейчас же приехали на железнодорожную станцию.

Нина Георгиевна пишет мне, что сразу помчалась домой за дочерью, и – на вокзал.

Совсем недолго поговорил Клочков с женой и дочкой: прозвучала команда. Он успел посадить их в автобус…

Из письма В.Г. Клочкова на Дальний Восток – сестре: "Из Алма–Аты я выехал 18.VIII. Нина с Эличкой провожали меня до вокзала… Нина вам вышлет мое фото в военной форме вместе с Элей".

Эта фотография дорога ему. Недаром он сообщает именно о ней. Прямо на лицевой стороне рукой Клочкова выведено: "И за будущее дочки ухожу я на войну".

Слова, как строчка из стихотворения, как чеканный афоризм. Мы ещё узнаем из фронтовых писем Клочкова, как умел он быть предельно лаконичным, сдержанным, точным, афористичным. Он не боится смерти, он понимает, во имя чего и ради чего идет на смертный бой…

Эшелоны двинулись на запад. 19 августа первая небольшая остановка в Джамбуле. Оттуда – открытка жене: "Нина! Едем на запад. Настроение превосходное. Целую крепко вас с доченькой. Эличка, соскучилась за папой? Папа за вами соскучился. Всем привет".

Из сообщений Совинформбюро: "В течение 19 августа наши войска вели бои с противником на всем фронте, особенно упорные на Кингисеппском, Новгородском, Гомельском и Одесском направлениях".

Из письма В.Г. Клочкова в тот же день сестре Анне:

"…Достаточно уступать нашей территории. Уж больно мне хочется побывать там, где Гитлеру напишут эпитафию "Собаке – собачья смерть".

Сейчас, когда история той великой войны изучена день за днем, когда написаны сотни томов воспоминаний и мемуаров, когда изданы дневники, которые писались тогда же, по следам событий, когда наконец известен её главный итог – полная и безоговорочная капитуляция фашистских армад – мы вправе сопоставлять, проводить аналогии, соединять, казалось бы, самые отдаленные явления.

"Фюрер подробно описывает мне военное положение… Мы даже приблизительно не представляли того, что имели большевики в своем распоряжении… Может быть, очень хорошо, что у нас не было точного представления о потенциале большевиков. Иначе, может быть, мы бы ужаснулись… Фюрер говорит, правда, что всё это не могло на него подействовать, но всё–таки ему тяжелее было бы принять решение…" – это строки из дневника Геббельса именно тех дней.

А разве чувства и настроения политрука Клочкова, преисполненного спокойствия и веры в победу, – разве они не входят в "потенциал большевиков"?..

"Большой отряд немцев напал на одну из наших рот. В бою выбыл из строя командир роты. Политрук Халивенков принял на себя командование и повел красноармейцев в атаку… Уничтожил танк…" Эта заметка напечатана в "Правде" 19 августа. Архивные материалы дивизии сообщают, что во время следования на фронт все подразделения регулярно получали свежие газеты. Значит, и Клочков мог прочитать эту заметку.

22 августа – два месяца войны.

Из сообщений Совинформбюро: "После ожесточенных боев наши войска 22 августа оставили город Гомель…"

И эту горькую сводку надо прочесть бойцам. А если кто спросит, почему так, надо суметь ответить.

В тот день проехали Чкалов (Оренбург). Ещё одна открытка домой: "Здравствуйте, любимые Ниночка и дочка Эличка… Едем ближе к цели. Настроение у всех прекрасное, бодрое… Сегодня, Нина, дважды видел тебя во сне. Хотелось бы увидеть и дочку. Крепко, крепко целую. Ваш папа".

316–я рвется в бой. В письмах Клочкова отзвуки этого нетерпения. Вот строчки одного из писем: "…Настроение у меня и моих бойцов прекрасное, с таким настроением воевать можно".

Всё явственней в его дорожных весточках ощущение быстро исчезающих тыловых километров. И не просто оставшегося позади стального пути, а вех жизни, ушедших в невозвратное прошлое.

Сызрань. Поезд проезжает по мосту. Волга! Родная река, река–землячка. С ней прошли и детство и взрослые годы… Однажды, когда я только начинал собирать материал о Клочкове, Нина Георгиевна написала мне: "Любил он Волгу. Зайдет, бывало, разговор о ней, он весь оживится, глаза заблестят. Песен сколько знал о Волге!.."

"…Только что проводили глазами красавицу Волгу. Через 15 минут едем дальше. Завтра встретимся со стервятниками. Привет вам. Послал в Синодское открытку. Ваш папа". – Это строчки из открытки, написанной на Сызраньском вокзале.

Из сообщений Совинформбюро: "В течение 23 августа наши войска продолжали вести бои с противником на всех фронтах и особенно упорные на Кингисеппском, Смоленском, Новгородском и Одесском направлениях".

23 августа эшелон подходит к Пензе. А ведь он женился здесь. Теперь и Пензу он видит в последний раз…

"Здравствуйте, Нина и Эля! Приехал в… (неразборчиво, но мне показалось, что написано "брачный". – В.О.) город, через несколько минут едем дальше, до фронта осталось 900 километров. Завтра встретимся с "соседом". Черт бы побрал такого соседа из семейства шакалов. Знакомых никого не вижу, очевидно, разъехались… Настроение прекрасное. Крепко целую. Соскучился… (Неразборчиво. – В.О.) Ваш папа. 23.VIII".

Вы обратили внимание – второй раз в письмах слово "завтра": "встретимся со стервятниками", "с "соседом"… из семейства шакалов".

До фронта еще девятьсот километров, а боя ждут уже завтра – бывалый солдат никогда не выведет такого заключения. Но только где они, бывалые солдаты, в августе сорок первого года?

Однако же и нетерпение Клочкова понять можно. Враг наступает, стремится к Москве. А новая дивизия на колесах, она рвется задержать врага. Вот почему – "завтра в бой". Так политрук говорит бойцам в теплушке, так пишет домой.

Ещё одно письмо. Возможно, оно писалось не сразу, а в два приема – сначала в Рыбном, затем в Москве. Лишь к двум людям адресовался Клочков – к жене и дочери. Письмо не для чужих глаз.

Когда–то Александр Блок сказал, что только влюбленные имеют право на звание человека. Любовью к жене и дочери вымеряет Клочков свою любовь к Родине. Вот это письмо:

"Здравствуйте, мои любимые Ниночка и Эличка! 24.VIII приехали в Рязань, сегодня вечером будем в Москве. Враг совсем близко. Заметно, как по–военному летают наши "ястребки". Завтра в бой (опять это нетерпеливое "завтра". – В.О.). Хочется – чертовски – побить паразитов. Писал эти строки в Рыбном, около Рязани, паровоз тронулся, поехали дальше.

25 / VIII ночь провели в Москве, чертовская ночь, воровская ночь, дождь шел всю ночь. Пока что неизвестно, был в Москве или около Москвы германский вор, но целую ночь ревели моторы самолетов.

Много мы проехали городов, деревень, сел, аулов и станиц, и везде от мала до велика от души приветствовали нас, махали руками, желали победы и возвращения. А беженцы просили отомстить фашистам за то, что они издевались над ними. Я больше всего смотрел на детей, которые что–то лепетали и махали своими ручонками нам. Дети возраста Элички и даже меньше тоже кричали и махали руками и желали нам победы.

Из Украины в Азию, к вам туда через каждые 3–5 минут едут беженцы, с собой везут исключительно всё: и станки с фабрик и заводов, железо… (неразборчиво. – В.О.) трамваи, старые тракторы… Словом, врагу ничего не остается, не зря фашисты жалуются на нас… Гитлеру будет та же участь, какая постигла Бонапарта Наполеона в 1812 году.

Наш паровоз повернул на север, едем защищать город Ленина – колыбель пролетарской революции. Неплохо бы было увидеть брата и племянника или племянницу.

Настроение прекрасное, тем более что я всем детям обещал побольше побить фашистов. Для их будущего (конечно, прежде всего для своей дочки) я готов отдать всю кровь, капля за каплей. В случае чего (об этом я, конечно, меньше всего думаю), жалей и воспитывай нашу дочку, говори ей, что отец любит её и за её счастье… (многоточие Клочкова. – В.О.).

Конечно, вернусь я, и свою дочь воспитаем вместе. Целую её крепко и здорово соскучился за ней, конечно, и за тобой, и тебя целую столько же и так крепко, как и Эличку…

Пишите мне по адресу: действующая армия, Северо–Западное направление, п/ящик № 03–П–2, политруку – мне. Ваш папа".

"Можно надеяться, что, несмотря на упрямство большевиков, всё же в ближайшем будущем будут достигнуты столь решающие успехи, что мы, по крайней мере до начала зимы, осуществим главные цели нашей восточной кампании" – эта запись сделана в тот же день в дневнике Гальдера.

И ещё раз свидетельство давности почти сорокалетней: в тот же день, 25 августа, когда Клочков отсылал своё письмо, Совинформбюро сообщило, что наши войска оставили город Новгород.

Клочков успел отправить из Москвы ещё одну весточку домой. Открытка заполнена неровными строчками, прыгают буквы. Писал, наверное, в спешке, на вокзале.

"Сейчас в Москве, через несколько минут едем на север защищать… (неразборчиво, угадывается слово "Ленинград". – В.О.) Хочется… (неразборчиво. – В.О.) и отомстить за слезы детей… (неразборчиво. – В.О.) советский… (неразборчиво. – В.О.). Может, придется побывать у Ивана…"

Клочков надеется, что будет в Ленинграде. Однако свидание с Ленинградом, где он был однажды до войны, с братом и семьей не состоялось. У командования были иные планы. До Ленинграда их путь не дошел.

4. В болотах Северо–Западного…

В дороге, как о том сообщают донесения, сохранившиеся в архиве дивизии, солдатам–панфиловцам выпало боевое крещение. Их бомбили. Убито шесть человек. Стало быть, они уже на фронте. Но ещё не в бою.

25 августа. Эшелоны подошли к станции Боровичи. Станция поразила своей безлюдностью. Кругом следы пожаров, воронки от бомб. Начали выгружаться. Стоял прекрасный – редкость для этих мест – тихий солнечный день. Но скоро солдаты поняли, что на войне это плохо: появилась "рама", вражеский самолет–разведчик.

316–я стрелковая дивизия вливалась в состав 52–й армии, имевшей задачу развернуться на восточном берегу Волхова и не пропустить врага в глубь нашей территории. Это Северо–Западный фронт. Им предстояло оборонять Ленинградскую область.

27 августа. В три часа утра комдив 316–й Панфилов отдал приказ: "1. Противник занял 25.8. Новгород, 2. 316 с.д. к 12–00 30.8 сосредоточиться… для последующего занятия участка обороны…"

Здесь же определены задачи 1075–го полка. Это позволит нам узнать о первых фронтовых днях Клочкова, узнать, где он был, куда следовал: "1075 с. п. с 1/857 а.п. к 12.00 28.8 сосредоточиваются в районе: Мстинский мост, Б. Пехово, Лескуново. В дальнейшем быть готовыми к занятию обороны: Селище, Новинка, Васина Гора, Климково. Маршрут следования: Боровичи, Сушилово, Кулотино, Боровенка, Нароново, Сутоки".

Счёт теперь уже на часы. Как донесение, идет в далекую Алма–Ату открытка. "Нина и Эля. Пошел в бой. Целую. Ваш папа. 27.VIII".

Что подразумевал он под этим второпях упомянутым "пошел в бой"? Разве что так понял начало марша к исходным позициям, а кто знал, что ждет их там? Наверно, все думали, что движутся в район боевых действий. Или, может, отразили ещё один воздушный налет? Есть и такие свидетельства.

Чтобы не демаскировать себя, шли ночами. Изнурительным был стокилометровый марш. Лил дождь. Раскисли дороги. Пробовали идти по обочине – сапоги с чавканьем проваливались в почву: кругом болота. Не везде успели навести переправы через реки и речушки. Но шли, и сохранившиеся в архивах донесения подтверждают, что полк выполнил боевой приказ точно в установленный срок.

Переправились через реку Мста и с ходу принялись организовывать оборону. Новый приказ Панфилова определил задачу: "…используя условия местности, прочно прикрыть танкоопасные направления и железную дорогу на участке полка".

Лихих атак, победных сражений, которых с таким горячим нетерпением ждали панфиловцы, особенно молодые, однако, не было. Дивизия заняла второй эшелон обороны. Командующий фронтом П.А. Курочккн, принявший свой пост за два дня до прибытия казахстанцев, вспоминает: "…Положение на фронте постепенно начало стабилизоваться. Наступило временное затишье".

Затишье, конечно, относительное. Случались бомбежки и артналеты, ходили в разведку. Выпало и хоронить боевых товарищей. А главное – работали. Устраивали позиции – окопы полного профиля, стрелковые ячейки, противотанковые заграждения. Осень началась рано – дожди, слякоть, тяжелая грязь. Везде: в землянках ли, в окопах, ходах сообщения – стылая вода…

Клочков быстро привыкал к армейскому повседневью. Когда рота укрепила боевые позиции, он всё чаще садился за письма: в сентябре почти каждый день. В зависимости от обстановки шли в Алма–Ату, на Волгу, на Дальний Восток то пространные послания, то до предела короткие, всего в несколько строк, открытки.

3 сентября. Из письма жене и дочери: "Начал привыкать и почти уже привык к военной жизни".

4 сентября – сестре Анне, её мужу Михаилу Непша и их детям: "Привет вам от бойца Рабоче–Крестьянской К. А. Нахожусь я… километров 180 от Ленинграда… Привык уже к боевой обстановке, и ничуть не тревожит и не страшит бомбардировка…"

Фронтовые будни. Ещё одно сентябрьское письмо домой: "…Идет дождь, сейчас собираемся оборудовать окопы, а пока сижу под палаткой в лесу и пишу. Самолеты сегодня ещё не бомбили, между прочим, наших самолетов летает больше. В день 10–15 раз бывает воздушная тревога. Наше подразделение потерь ещё не имеет. Да и в целом дивизия имеет только 8 человек убитыми и человек 10 раненых. Сам я и все бойцы моего подразделения чувствуют себя хорошо.

Немцы–фашисты застыли на одном месте… Дожди здесь ежедневно не дают покоя немцам, оно и нам неприятно, но для немцев убийственное дело.

…Вспоминайте отца. Я вам послал несколько писем и открыток, и в одном письме послал дочке на мороженое 30 рублей. Из Сызрани послал маме 150 руб. Всем привет. Крепко, крепко целую вас. Ваш папа".

6 сентября снова письмо: "…Соскучился страшно за вами. Сижу в комнате и за столом пишу это письмо. Между прочим, Нина, я 3–й день в деревне, две ночи подряд спал в тепле. Здесь ведь не Алма–Ата, осень настоящая. Хозяйка квартиры – старушка, живет одна, хорошо за нами ухаживает, а нас трое. Она (старушка) 3 сына проводила на войну и вот жалеет нас, как своих сыновей. Народу здесь осталось мало, все выехали, но вряд ли немцу удастся дальше продвинуться. Наши крепко удерживаются, скоро запоет Гитлер: "Зачем я шел к тебе, Россия…"

Шел четвертый месяц войны. В это же самое время Гальдер записывает в дневник: "Наши известия о победах потеряли свое первоначальное влияние… Мы уж слишком часто уничтожали большевистские ударные армии или утверждали, что большевики больше не в состоянии осуществлять оперативные действия…"

Недолго стояли во втором эшелоне. 10 сентября рано утром полк выведен на новую линию – Дубки, Крутики, Подтики – ближе к противнику. В материалах боевых действий дивизии рассказывается, что с этого времени стали вести разведку, произошло несколько стычек с пытавшимися прорваться группками противника.

18 сентября – день рождения советской гвардии. Пока такое звание присвоено только четырем стрелковым дивизиям, отличившимся в боях под Смоленском. Приказ наркома обороны зачитывается в каждой роте. Следовательно, и четвертая рота слышала этот приказ. И возможно, что Гундилович или Клочков говорят своим товарищам по оружию: "Мы тоже будем драться за это звание…" Но когда это произойдет по–настоящему?

День за днем в обороне… Следующее письмо Клочкова дает представление о том, каким был первый фронтовой месяц для панфиловцев: "Наша часть стоит в резерве, а мы, следовательно, отдыхаем и проводим нормальную учебу, я всё стреляю из револьвера по мишеням, а скоро буду стрелять по фашистам… Вначале, когда мы приехали сюда, немцы очень часто обстреливали и бомбили нас, но сейчас дней 10 не появляются. Господствуют в воздухе наши "ястребки" (истребители) и бомбардировщики, а они – фашистские коршуны, завидя наши самолеты, удирают трусливо…"

Заканчивается письмо доброй, спокойной строчкой: "Жив я и здоров". А за сентябрь полк потерял тридцать человек.

5. Когда же в бой?..

"Здравствуйте, дочка Эличка и жиночка Нина! Конечно, вы не прочь читать мои почти ежедневные письма. Я очень много пишу вам. Пока есть время, пишу. Досадно становится, когда наши товарищи воюют, а ты сидишь резервистом… Но дойдет скоро очередь и до нас, и мы повоюем.

Здесь становится холодновато, по ночам заморозки. Мы живем в лесу, недалеко от деревни П. Старшина устроил на нас 3–х неплохую избушку–землянку, сделал печь, на ночь натапливаем её, и спать становится теплее. Бойцы сделали точно так же.

Идет напряженная учеба, изредка ловим диверсантов и разведчиков.

Писем пока от вас не получал…"

Ещё раз прочитаем строку из этого письма: "…изредка ловим диверсантов". Донельзя скупо и неопределенно. А вот что происходило на самом деле, как об этом рассказывает сотрудник дивизионной газеты, ныне казахстанский писатель Леонид Макеев:

– Клочков, проверяя ранним утром посты в районе деревни Вершина, обнаружил разрыв в стыке наших войск. Тут же политрук вызвал дежурный взвод, выставил секретные сторожевые посты и за три–четыре дня сумел выловить несколько гитлеровских лазутчиков. Одного из них, переодетого в красноармейскую форму и вооруженного до зубов, Клочков задержал сам, когда тот уже возвращался к себе. У этого шпиона в сапоге под стелькой он отыскал донесение о расположении огневых точек и наших стрелковых подразделений в прифронтовой деревне Боженка.

И вдруг в далекой Алма–Ате забеспокоились. Избаловал Клочков письмами – приходили почти каждый день. А тут как отрезало: две недели ни строчки. В ты ту уже знали, что могло означать такое молчание. Нина Георгиевна поведала мне, как она волновалась, как буквально места себе не находила.

Но вот наконец знакомый треугольник: "Здравствуйте, дорогие! За последние 12–15 дней я не писал вам потому, что был со своим подразделением в разведке в тылу врага, а поэтому было писать нельзя. Остался жив и невредим. В бою с немцами мы потеряли только 2 бойцов и одного ранили в то время, когда мы накрошили много. Стал "заядлым разведчиком".

Написано в обычной клочковской манере: скромно, сдержанно. Что же стояло за всем этим? Начинаю поиск. Обнаружил воспоминания двух панфиловцев, да тоже весьма расплывчатые: ветераны вспоминали в общих чертах о каком–то рейде по тылам врага, но не более.

Помогли архивы Министерства обороны. 4 сентября 1075–м полку, как выяснилось по боевым донесениям, приказано произвести разведку боем. Выделена четвертая рота и полковая пешая разведка. Командир группы – Гундилович, политрук – Клочков.

Разобрали с каждым бойцом, как вести себя в разведке, соответственным образом экипировались, проверили оружие… И пошли навстречу бою сквозь дремучие леса, через болота со сказочными названиями Русская Болотица, Невий Мох…

Разведка боем – это совсем не то, что просто разведка. Разведчик подкрадывается к противнику бесшумно, не обнаруживая себя. Если удастся, он и уйти старается без выстрела. А при разведке боем первая задача – обнаружить себя, вызвать огонь противника, засечь его огневые точки, проникнуть в тыл, устроить там переполох.

Четвертая рота немало покрутила по лесам, вступая в бой, разведывая опорные пункты врага. Захватали пленных, трофеи: оружие и важные документы. Боевая операция была успешной.

В дивизии долго помнили об этом рейде по тылам врага. "Рота Гундиловича, как одна из крепких и боевых, ещё в районе Русская Болотица… первой из полка вела бой с противником". Под этим документом, который я обнаружил в архиве Министерства обороны, стоят подписи Панфилова и Рокоссовского. Посланный в штаб фронта Г.К. Жукову, он относится к ноябрю 1941 года.

Ещё одно свидетельство: "В боях в районе Русская Болотица 4.10.41г. тов. Клочков показал себя волевым и ответственным руководителем. Своим примером он увлекал в бой бойцов и командиров, в результате чего рота успешно выполнила данное ей задание" – такими словами начинает И.В. Панфилов представление к ордену Красного Знамени – первой награде политрука Клочкова, заслуженной им в боях под Москвой.

Между прочим, в том самом письме, которое помогло открыть эти важные детали, были и такие простые слова: "…Доченька, ты соскучилась за папой? Папа соскучился за тобой, целую доченьку… Нинуся, где сейчас отец? Целую тебя и не знаю как соскучился за вами. Не возражал бы зайти на часок к вам. Василий".

А.Л. Мухамедьяров как–то поделился со мной:

– Хорош был политрук Клочков! Бойцам очень нравился, их подкупало, что он, в общем–то молодой парень, был хороший семьянин. Очень любил дочь и жену, уважительно вспоминал своих родных, интересовался семейными делами подчиненных. И всегда готов был оказать им помощь. А когда представлялась возможность, любил веселиться, петь песни, рассказывать всякие приключения из своей жизни. Но он был человеком твердого характера.

Один из ветеранов дивизии, бывший комиссар полка, а затем начальник политотдела дивизии Петр Васильевич Логвиненко, узнав об этом разговоре, многозначительно произнес:

– Да–а, Мухамедьяров–то прав. Тверд был парень. С характером. Случай вот был с ним такой, что мы даже в другом полку о нем узнали. Это когда я комиссаром в 1073–м был… – Но тут он как бы спохватился и умолк. Я пробовал допытываться, но Логвиненко твердо стоял на своем: – Пусть Мухамедьяров расскажет. Он был комиссаром у Клочкова, пусть и рассказывает.

Мухамедьяров рассказал, однако начал с небольшого предисловия:

– Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли. Речь пойдет о дисциплинарном проступке Клочкова. О павших, тем более Героях Советского Союза, такое не принято вспоминать. Но я вам расскажу, так как убежден, что Клочков поступил так от чистого сердца, из желания укреплять дисциплину, боевую бдительность.

– Это случилось, – услышал я продолжение, – когда четвертая рота несла караульную службу. Клочков обходил посты и секреты. Дело было ночью. Клочков обнаружил одного командира отделения, который будто бы уснул в секрете и пропустил диверсанта. Весь в гневе, превышая полномочия и власть, Клочков вытащил свой наган… Когда всё это стало известно начальству, было назначено следствие. Мы с командиром полка просили генерала не судить Клочкова, а ограничиться другими мерами. В конце концов Панфилов нас поддержал, дело было прекращено. Я и Капров имели серьезнейший разговор с Клочковым, сделали ему серьезное внушение.

Да, Клочков не терпел разболтанности – это я узнал, когда знакомился с его ещё довоенной жизнью. Здесь, на фронте, нарушение дисциплины привело к тому, что прошел диверсант. Это, конечно, не оправдывает, но объясняет проступок Клочкова.

Мухамедьяров продолжил свой рассказ:

– Все замечания и указания, советы стал воспринимать с большой серьезностью. Был всегда исполнителен и аккуратен, всегда все распоряжения и приказы исполнял точно и своевременно, но сейчас это виделось более отчетливо. Проявлял при этом полезную инициативу. Не раз Капрову и мне приходилось давать ему специальные задания по разведке или, например, по доставке пленных или документов противника. И мы всегда были спокойны и уверены в том, что задание будет выполнено им точно и в срок.

Наступили грозные дни обороны столицы. Поступил приказ – срочно перебросить дивизию к Москве.

"…Создана, наконец, предпосылка к последнему огромному удару, который ещё до наступления зимы должен привести к уничтожению врага… Сегодня начинается последнее большое, решающее сражение этого года" – это слова из приказа фюрера, который зачитывается во всех ротах противника. Разработка операции "Тайфун" закончена. Фашистская газета "Фолькишер беобахтер" крикливо вторит: "Исход похода на Восток решен… Последние боеспособные дивизии Советов принесены в жертву… Военный конец большевизма!"

В начале второй недели октября 316–я дивизия после недолгого марша погружается в эшелоны. На подступах к столице уже всё кипит и грохочет. Великая битва за Москву началась.

Казалось, совсем недавно 316–я ехала по той же дороге. Клочков тогда писал жене и дочери: "Сегодня вечером будем в Москве… Враг совсем близко… Хочется – чертовски – побить паразитов… Дождь шел всю ночь".

Спустя месяц с небольшим – ещё одно письмо. Тоже жене и тоже о чувствах солдата, преисполненного сознания высокой ответственности за судьбу Родины: "Двинулись на Москву. Идет осенний дождь. Погода неважная… Настроение у каждого боевое… Нам выпала почетная задача – не допустить врага к сердцу нашей Родины – Москве. "Смерть Гитлеру!" – у каждого на устах…" – так писал генерал Панфилов.

10 октября. Полк разгружается под Москвой и в составе вливается в боевые части 16–й армии генерала К.К. Рокоссовского.

ГЛАВА ВТОРАЯ

10 октября – 15 ноября:

Старая Тяга – Дубосеково

"В начале октября на Западном направлении создалась крайне тяжелая обстановка, чреватая опасностью прорыва к Москве. Значительная часть соединений Западного, Резервного и Брянского фронтов находились в окружении. Сплошной линии обороны не было, резервов, способных быстро закрыть бреши, командующие фронтами не имели. Нужно было срочно создать новый фронт обороны и во что бы то ни стало остановить врага на подступах к Москве" – так исчерпывающе характеризуется обстановка под Москвой в многотомной истории Второй мировой войны.

Бойцы и командиры Панфиловской дивизии тогда не могли, конечно, представить себе общее положение на фронтах. Но и того, что они видели, было вполне достаточно, чтобы сделать вывод: враг под Москвой. Это значит – здесь решается судьба Родины!

К 10 октября положение ещё больше обострилось.

Из радиовыступления по поручению ЦК партии секретаря ЦК и МГК ВКП(б) А.С. Щербакова: "За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови. Планы гитлеровцев мы должны сорвать…"

1. Хроника первых четырех суток

Прямо с железнодорожной станции полк совершает марш–бросок. Он получил приказ комдива выдвинуться на линию Лазарево – совхоз Болычево. Четвертая рота заняла позицию поближе к совхозу.

Генерал Панфилов проехал по переднему краю обороны, чтобы лично осмотреть позиции. Сорок с лишним километров… Никогда ещё и никакими уставами не предусматривался для одной дивизии столь протяженный фронт обороны. Но сейчас не было иного выхода…

Хорошо, что небо во мгле. Погода нелетная. Противник не мог видеть, что вдоль будущей кромки обороны зазмеились ряды солдат. Копали окопы, траншеи, воздвигали преграды танкам. С утра заморосил дождь, холодный осенний ветер насквозь пронизывал мокрые шинели, едва отрытые окопы сочились водой, солома, брошенная на землю, не спасала ног от сырости.

Рота Гундиловича и Клочкова – как и все остальные – зарывалась в землю. 1075–й полк, о чем мы узнаем из воспоминаний командующего армией К.К. Рокоссовского, сооружает противотанковый ров и ставит мины¹³. Командующий увидел это сам, когда прибыл в дивизию. Панфилов доложил:

– Оборонительной полосы нет ещё, только колышки торчат: разметка сделана. Говоря по чести, мы только начали копать.

– Чем же занимались эти дни? – спросил Рокоссовский.

– Знакомились с местностью, обследовали весь район обороны.

– Плохо, что у дивизии нет опыта боевых действий.

– Да, воевать не пришлось, – подтвердил Панфилов. – Но необходимые навыки, я считаю, бойцы приобрели за время обучения. Мы провели полковые и дивизионные учения, отработали и встречный бой, и оборону стрелковой дивизии, и её наступление.

– А каково настроение в частях?

– Люди хотят драться!

– Ну что ж, товарищи, надо готовить встречу врагу, – заключил командарм–16. – Думаю, что дня через два–три немцы будут здесь. Ваша дивизия – основная, враг, по–видимому, будет наносить главный удар здесь. Держитесь…

Ещё одна примета дня. Боевое охранение заметило вражескую разведку. Наверно, и генерал, и каждый солдат, услышав о появлении врага, задавались беспокойным вопросом: сколько же времени отпущено им на подготовку обороны?

Все прояснилось на следующий день. Завязался первый бой. Выделим эту дату. Она важна для истории четвертой роты.

Сводка из 1075–го полка доносила в штадив, что в 18 часов 15 октября, натолкнувшись на огонь четвертой роты второго батальона, "противник прекратил бой и отошел в неизвестном направлении". Может, и то нам будет полезно знать – где это начиналось? В той же оперсводке читаем: "…рота занимает р–н обороны Полево, Сославино, отм. 207,9 – Леонидово".

Бой, вошедший в донесение, не больше чем скоротечный эпизод. Пока захлестывают другие заботы. Об этом рассказывает в своих записках Леонид Макеев:

"…Выйдя из лесу, я увидел вдали работающих солдат четвертой роты. Их район обороны протянулся от одной до другой лесной опушки километра на два и проходи т в основном по пахотному полю. С утра моросил нудный осенний дождь. Грязь сползала с брустверов и заливала стрелковые ячейки, окопы, траншеи.

…На лесной опушке меня встретил политрук роты В. Г. Клочков. Поздоровавшись, он тут же подал солдатам общую команду на отдых:

– Отставить работу! Перекур – в лесу. Всем одеться. Инструмент и оружие при себе.

Команда пошла по цепочке. Солдаты быстро собрались в лесу. Едва расположились на старых поваленных деревьях, закурили, как вскоре высоко над лесом прошли три звена вражеских бомбардировщиков…

…Политрук подозвал высокого и стройного с веселым лицом солдата и сказал ему: "А ну–ка, Яшенька, разворачивайся! Возьми ты свой инструмент, да сыграй нам что–нибудь повеселее…"

По всему видно, что Клочков хорошо знает этого музыканта. Так и было. Яков Егорович Тумайкин – связной у комроты и политрука. Леонид Макеев уже спустя много лет после войны разыскал его.

Всё это – штрихи политруковской работы. Но, чтобы узнать о ней пошире, помасштабней, познакомимся с рассказом А.Л. Мухамедьярова:

– Командиры и политработники нашего полка, что, разумеется, происходило по всей дивизии, отрабатывали практическое использование связок гранат, бутылок с горючей смесью и другое. С помощью командарма Рокоссовского удалось пригнать несколько наших танков. Их пропускали через окопы и траншеи, где сидели солдаты, сержанты и офицеры. Тут же показывали уязвимые места танков, советовали, куда бросать гранаты, бутылки…

Да, политработники не имели ни одной свободной минуты. Многое надо было объяснить бойцам, поддерживать боевое настроение, показывать, что временные неудачи действительно временны, что мы не вечно будем обороняться под Москвой, что зреет, зреет победа… И убеждали правдивыми фактами, хотя и не скрывали трудностей.

"Первый в войне великий подвиг самопожертвования во имя социалистической Родины был совершен ротным политработником. В боях под Новгородом политрук А.К. Панкратов, бывший рабочий из Вологды, в критический момент, увлекая за собой бойцов, с возгласом "Вперед!" бросился на вражеский пулемет и грудью закрыл его огонь. Родина посмертно удостоила его высокого звания Героя Советского Союза". Так записано в истории нашей партии. Это случилось под Новгородом. Где–то сравнительно неподалеку начинал, как мы теперь знаем, свои фронтовые университеты и политрук Клочков.

Политрук… Первый в атаке, последний при отходе. Фашисты с особой ненавистью охотились за человеком, на гимнастерке которого алела красная звездочка. Традиции пламенных комиссаров первых лет революции были продолжены армейскими политруками. Политрук умеет зажечь сердца. Политрук – это образец стойкости, бесстрашия. Политрук своей жизнью доказывает верность делу, которому служит. Более двухсот политработников в годы войны получили звание Героя Советского Союза. В их числе Василий Клочков и его однополчане Петр Вихрев и Малик Габдулин.